«Пёсий двор», собачий холод. Тетралогия
Шрифт:
— Революционный Комитет, то есть мы, — неожиданно серьёзно нагнулся к наместнику Хикеракли, — люди мирные, не Охрана Петерберга. Ежели вы у нас будете, сможем с ними поговорить, а где говорят, там и договариваются. Они-то, солдаты, и не знают, кажись, куда вы нынче запрятались — вы на выезде не расписывались? Ну а мы вас ещё глубже пока запрячем. Чем не безопасность?
Наместник бессильно выдохнул.
— Вы так отчаянно отгораживаетесь от Охраны Петерберга, — по-прежнему тихо сказал он, — но не питайте иллюзий: это ваши листовки их спровоцировали. Вы ведь тоже листовочник, верно? А главное, даже не понимаете,
— Например, чтобы вас не было, — запальчиво воскликнул Коленвал. — Почему росскими городами управляют люди из Европ? Нонсенс! И на Охрану Петерберга должна быть управа, и законы надо принимать по уму, и рождаемость поднимать иначе, и управление тоже иначе выбирать, и город открыть…
— А что, открылся город? — наместник косо хмыкнул. — Когда я был в вашем возрасте, молодые люди, мне тоже казалось, что всё просто. А теперь… Если Городского совета действительно больше нет, как вы думаете, что произойдёт с Петербергом? Солдаты попросту установят здесь военную диктатуру, и у вас, обыкновенных горожан, жизнь станет гораздо хуже.
— Но тут вступаете вы! — победно взмахнул руками Хикеракли. — В роли ценного пленника, как понимаете.
— Я? Молодой человек, когда меня сменят, я перестану иметь хоть какую-то ценность. Вы об этом подумали? О том, какой будет реакция нового наместника, когда он приедет? Какой будет реакция Четвёртого Патриархата и Европ, когда они узнают — а они узнают, через два дня или через двадцать. Или, может, вы тешите себя фантазией, будто Петерберг способен существовать автономно?
Да, они об этом подумали.
Коленвал не без гордости перебрал в уме всё, что затрагивали бесконечные теоретизирования в Алмазах, начавшиеся неделю назад. Способен или неспособен Петерберг существовать автономно; кто и на каких основаниях должен им управлять; какую роль следовало бы отвести Охране Петерберга при разумном устройстве; какие налоги можно было бы отменить и хватит ли банковского запаса, чтобы обеспечить твёрдые цены.
Но и неделю назад, и буквально вчера конкретные планы доходили разве что до очарования господина Пржеславского, или подкупа солдат, или поисков симпатии в Порту.
Кто мог знать, что всё это окажется совершенно несущественно?
Нельзя же было предугадать, что Охрана Петерберга взбунтуется сама! Ну или кто там ей помог.
— Вы, наверное, считаете меня злодеем, — наместник вздёрнул подбородок и посмотрел на Хикеракли, Коленвала игнорируя. — Наверное, считаете злодеями Четвёртый Патриархат. Но злодеев не существует. Вы, молодой человек, спрятали оружие за пояс Йихинской Академии. Вы знаете, что в Академии систематически игнорируют нарушения Пакта о неагрессии? Я стар и давно в Петерберге, я могу закрывать на это глаза, а следующий наместник — не станет, и тогда закроют саму Академию. Может, вы знаете и о том, что в Порту проходят нелегальные боевые турниры, куда съезжаются недобросовестные зрители из Европ? Европейское Союзное правительство — знает, и оно возмущено, и оно бесконечно требует от меня это прекратить. Что будет, если я не сумею? Торговые условия для Росской Конфедерации ухудшатся. Четвёртому Патриархату придётся надавить на народ, ввести наказание за безработицу или нечто вроде. Или не давить, а пойти по пути реформ, развить собственное производство, но
— И взятки вы тоже по доброте душевной берёте! — возмутился Коленвал.
— Ни единой в жизни не взял.
— Значит, не боретесь со взяточничеством в собственном аппарате.
— Потому что если никто не будет их брать, — пожал плечами наместник, — вход в приёмную просто завалят. Неужели вы сами не видели реакции петербержцев на введение нового налога? Может, это я их подговорил тащить к моим дверям весь свой скарб?
— Вы же знаете, что новый налог Петербергу во вред, — мягко заметил Хикеракли, и Коленвал вдруг сообразил, что он по-прежнему на удивление серьёзен. — Почему вы не попытались ничего сделать?
— Не попытался? — наместник высокомерно поморщился. — Я немедля направил в Четвёртый Патриархат свои рекомендации. Четвёртый Патриархат ответил, что не может выдать Петербергу эксклюзивные права, поскольку это вызовет возмущение в других населённых пунктах, но может отложить введение налога на срок до двух с половиной лет, то есть до расширения города. Но, поскольку меня скоро сменяют, рекомендацию должен подтвердить и новый петербержский наместник. Он успел бы.
Хикеракли растерянно откинулся на стуле.
— Вам бы, сударь, людям это объявить, глядишь и успокоились бы.
— Вы слишком нетерпеливы. Это не мгновенные процессы.
— Хватит заговаривать нам зубы! — закричал Коленвал. — Этот закон глуп и бесчеловечен по сути своей, правки и сроки тут значения не имеют!
— В вымирающих городах за Уралом считают иначе.
— И как будто дело только в нём. Пакт о неагрессии не умнее, это попытка насильственно запретить человеческую природу!
— Это попытка помешать людям делать друг другу больно и страшно, — отозвался наместник, — и в Европах она работает.
— Вы уверены? — Хикеракли наклонил голову. — Вы же знаете о сейчашних Европах только по переписке.
Наместник невесело усмехнулся. Вообще, пусть и с неохотой, ему следовало отдать должное: будь Коленвал на его месте и в его возрасте, он ни за что бы не стал тратить время на пустые объяснения с какими-то, как выражается Гныщевич, малолетками, револьвер не револьвер. Он, собственно, и на своём бы месте не стал. Но куда больше недоумения вызывал у Коленвала сейчас Хикеракли.
Он являл собой воплощение фразы «прислушиваться к чьим-то словам», револьвер не револьвер. Наместника рассматривал очень внимательно.
Коленвал тряхнул головой, отгоняя свои наблюдения. Хочет пялиться — пусть пялится.
Хикеракли развёл руками.
— Да мы ж вас не бьём, хэр мой Штерц, не обижаем. Ежели вы во всём правы, то и поможете нам не допустить военной, что называется, диктатуры, раз уж вы такой многомудрый и всё-то понимаете. Поможете же?
Наместник низко склонил голову.
— Я был бы рад.
— Ну вот видите! — Хикеракли протянул руку и без зазрений потрепал его по плечу. — Всем радость, а уныния не надо!