«Пёсий двор», собачий холод. Тетралогия

Альфина и Корнел

Произошло оживление.

— Пожалует-пожалует, — язвительно пробормотал кто-то рядом с Приблевым, — и ничего хорошего он вам не скажет.

— Если вы не думаете, что наместник скажет… озвучит некую положительную реакцию, то почему сами тут, гм, стоите? — не удержался Приблев.

Собеседник — среднего роста крепкий мужчина со жгуче-рыжими волосами — обернулся к нему недоумённо, но после усмехнулся:

— Потому что я, молодой человек, возглавляю наместнический корпус.

Приблев перемялся с ноги на ногу. Не узнать такую важную персону было невежливо.

Глава наместнического корпуса сделал

несколько быстрых шагов вперёд, врезался в неплотную толпу, не слишком стремясь огибать людей, и добрался до ступеней здания Городского совета. Развернулся, поднял руку, привлекая внимание.

— Уважаемые господа! — громко воскликнул он. — Я призываю вас прекратить беспорядки и вернуться к своим делам.

— Какие беспорядки? — немедленно заволновалась толпа. — Мы тут просто стоим!

— В самом деле, пока что, — с нажимом проговорил глава наместнического корпуса, — беспорядков в юридическом смысле здесь нет. Но скажите мне, уважаемые господа: это — порядок? Вы жалуетесь на то, что новый налог ударит по вашему карману. Уже полторы недели жалуетесь. Не ударит ли по вашему карману то, что вы уже полторы недели обиваете пороги — в том числе и частных домов! — вместо того чтобы работать?

Толпа возмущённо загудела.

— Да у меня же пять сыновей, пять, — всплеснула руками дородная дама — видимо, купчиха, — как же мне вернуться? Неужто невозможно послабление?

— Скидка за опт? — хмыкнул стоявший рядом с ней господин в парадном фраке, будто прибежавший на площадь прямиком из Филармонии. — У вас-то деньги есть, а мою дочь осаждает этот… тип. А ей всего шестнадцать! Шестнадцать! Он же с ней что-нибудь сотворит, с этим нужно отдельно разобраться… А по нынешним порядкам его ещё и оправдать могут!

— Да не переживай ты, — снисходительно обернулся к нему третий, в кафтане, — цену набивают-с. Это ничего, мы вложимся, будет всё по людски-с.

Приблев нашёл глазами свиную тушу и наконец-то сообразил.

— То есть вы принесли, ммм, подарки? Ну, чтобы убедить Городской совет… пересмотреть решение? — обратился он сразу ко всем и ни к кому в частности.

— Ну а как иначе-то, скажи на милость? — пожал плечами человек в кафтане. — Оно известно же, иначе-то не послушают-с.

— Не смейте обвинять меня во взяточничестве, я требую справедливости! — рассердился господин во фраке.

— Но это же… не очень логично. Вы пытаетесь дать денег, чтобы у вас не брали денег. И потом, — развёл Приблев руками, — это не решение Городского совета, это решение Четвёртого Патриархата!

— Да что они, не разберутся? Большие люди способ найдут, — купчиха сложила руки на груди, — а то и правда, цену набивают. Бумаги напишут или что ещё, надо только подход сыскать.

— Уважаемые господа! — не сдавался глава наместнического корпуса. — Я ещё раз призываю вас разойтись. Господин наместник действительно прибудет сегодня в Городской совет, но прибудет он по другому вопросу. Как представитель наместнического корпуса, официально извещаю вас о том, что рассматривать ваши прошения он не станет.

— Мне в приёмной другое сказали! — немедленно завопили из толпы.

— В приёмной ошиблись, — отрезал глава наместнического корпуса и попытался спуститься. Однако же стоило ему сделать шаг, как откуда-то

справа вылетело яйцо; в цель оно было послано неверно, а потому пролетело мимо и разбилось прямиком о двери Городского совета. «Вот тебе беспорядки!» — крикнул кто-то. Глава наместнического корпуса остановился.

— Это было прямое нарушение Пакта о неагрессии, — отчётливо сказал он. — Поскольку кинули вы всего лишь яйцо, а я не формалист, пусть этот инцидент останется… незначительной ошибкой. Не повторяйте её впредь.

И ушёл.

Созерцая всё это, Приблев подумал, что по-своему ему стало уютнее. Это, наверное, даже аморально, но его как-то поддерживала мысль о том, что недоумевает не он один. С уходом главы наместнического корпуса жужжание возобновилось, расстроенное и возбуждённое.

А ведь у настоящих пчёл, подумал Приблев, тоже покидая площадь, есть жало.

По дороге до дома Золотца он чувствовал себя кровяным тельцем или, скажем, импульсом в мозгу, разносящим по некоему маршруту свой ресурс: новости. Даже в чинном Старшем районе окна то и дело открывались, а незнакомые люди прямо посреди улицы спрашивали, «что там». Приходилось останавливаться и рассказывать, потому что не остановиться и не рассказать казалось неправильным — не в нравственном смысле, а просто неправильным. Будто бы это выходило за рамки некоего заложенного алгоритма, некой единственно верной схемы действий.

К чему она ведёт, эта схема?

Дом Золотца по-прежнему выглядел так же удивительно, как и замысловатая биография его отца. По размерам и богатству фасада сей особняк вряд ли мог бы тягаться с аристократическими, но зато ему хватало… даже не вычурности, а вывернутости, что ли. Не зря же он смотрел окнами прямиком на Людской! Например, второй этаж дома выпячивал вперёд балкончик, превращённый в крошечный садик, а над крышей возносилась голубятня.

Несмотря на то, что дом Золотца наводил на мысли об аристократическом особняке, и несмотря на то, что там имелись слуги, проходить сразу в переднюю не следовало — следовало сперва позвонить в затейливый колокольчик. А называть господина, открывшего Приблеву дверь, дворецким не полагалось. Впрочем, проявить учтивость он всё равно бы не сообразил: при втором посещении убранство слепило не меньше, чем при первом.

Алмазы. Повсюду алмазы. «Ну конечно, это не так, бриллиантов такого размера не водится и в коронах европейских монархов, — чуть самодовольно разъяснял когда-то в „Пёсьем дворе“ Золотце. — В основном шпинель и хрусталь, кое-где обычное стекло. А вот сапфиры над зеркалом — настоящие».

А всё же алмазы! От бесконечно переворачивающих свет граней у Приблева зарябило в глазах. Слуга велел ему подождать господина Гийома Солосье тут же, в передней, поскольку хозяин пребывал в голубятне. Приблев покорился.

Когда рябь в глазах улеглась, он обнаружил, что в другом конце передней, на обитой изумрудным бархатом софе, сидят граф Набедренных с наделавшим давеча столько шуму оскопистом.

— Граф! — немедленно протянул руку Приблев, перебегая переднюю. — И господин м-м-м… мы не представлены. Я Сандрий Придлев, но можете называть меня Приблевым, — он улыбнулся. — Это потому что я работаю счетоводом такое прозвище дали.

— Рад знакомству, господин Приблев, — с ответной улыбкой склонил голову оскопист. — Веня.