«Пёсий двор», собачий холод. Том II

Альфина и Корнел

— Познакомились в Академии? — спросил Скворцов, снова впериваясь в сына.

— Это тоже не имеет отношения к делу, — отрывисто буркнул хэр Ройш и прибавил уже посмирнее: — Осмелюсь предположить, что заговорщики должны интересовать вас сильнее, чем генезис Революционного Комитета. У нас ведь имеет место обсуждение выгодной для всех стратегии действий, а не допрос?

Йорб снова усмехнулся — коротко, по-собачьи, с непередаваемой уничижительностью.

— Боюсь, вы что-то неверно поняли, — скрыл за сладкой гримасой раздражение Каменнопольский. — Это как раз таки допрос. Мы, видите ли, получаем информацию, что поиском чрезвычайно опасных заговорщиков занимается некая организация… Это, господа, само

по себе экстравагантно — кто вообще дал вам право вести какие бы то ни было расследования? Опять Твирин? Но, положим, это вопрос отдельный, а любопытно здесь другое. Итак, тайная организация с неизвестными мотивами, неизвестными целями… Кто же вы сами, если не заговорщики? Теперь я вижу, что вы просто студенты, кружок… Ну ничего… Но не вы ли занимаетесь подстрекательством?

— Мы не просто студенты, — прошептал так и застрявший в дверях Скопцов столь тихо, что разобрал один Драмин.

— Вы что-то сказали, Дима?

— Мы не просто студенты, — Скопцов шагнул вперёд, пытаясь движением затвердить голос, — мы не просто студенты. Мы… Мы Революционный Комитет, и мы тоже верим… Нет, не так! Мы — верим, что городу нужны перемены, что государству нужны перемены, нам не всё равно, а вы… вы расстреляли Городской совет, а больше и палец о палец не ударили!

Голос его сорвался, и Драмин протянулся похлопать по плечу, но Скопцов отдёрнулся как ужаленный. Красные пятна на его лице выглядели горячечными.

— Мы пригласили вас за объяснениями, а не ради голословных обвинений, — по-лекторски строго напомнил Стошев. — У нас есть политическая программа, сегодня мы окончательно её утвердили и вскорости объявим.

— О! И что же в неё входит? — оживился граф, с самым невинным любопытством отрываясь от изучения настенной гравюрки.

— Если коротко, ваше сиятельство, в первую очередь пересмотр Пакта о неагрессии для Петерберга.

— Барьян Борисыч, — не поворачивая лица, всё с той же тяжёлой усмешкой обратился к Стошеву Йорб, — зачем вы им объясняете? Вы не должны им ничего объяснять.

— Charmant, — закатил глаза Гныщевич, а потом дурашливым тоном прибавил: — Вы собирались объяснить народу. Мы народ. Потренируйтесь.

— Вы не народ, вы базарный хам, — недовольно тряхнул напомаженными локонами Каменнопольский, но вмешался Стошев:

— Нет, он прав. Прав, почему бы и нет, мы действительно слишком долго тянули, люди заслуживают ответов, а эти люди даже не вполне случайные. Решение должно быть принято, и оно принято. Петерберг — портовый город, город с криминальностью, высокой по определению. Для того и была заведена Охрана Петерберга. Но у нас давно нет достаточных инструментов влияния, мы не можем бороться с преступностью пилюлями! Пакт о неагрессии следует пересмотреть, следует вернуть нормальное тюремное заключение, снять европейскую квоту на аресты, ввести различные меры, а не только… Потом, в Городской совет должны входить все генералы и, конечно, не на бессмысленных совещательных правах. Вообще состав Городского совета следует переработать. Почему только аристократы, почему только ресурсные аристократы? Они не могут в полной мере представлять — даже вот вы, студенты, возможно, лучше представляете интересы города, чем одни только аристократы. И это не всё, налог на бездетность должен быть отменён…

— То есть вы собираетесь открыть переговоры с Четвёртым Патриархатом? — хладнокровно перебил генерала хэр Ройш. — Смелый поступок для убийц.

Скворцов немедленно побагровел, а у Йорба натянулась кожа на скулах.

— Вы забываетесь, — процедил он, — и вы, господин Ройш, подлежите аресту как сын представителя преступной власти.

Драмин приметил, что хэр Ройш, услышав это, будто разрезался на две части. Верхняя осталась спокойной, даже вальяжной, но вот пятки в дамских сапожках, припрятанные глубоко под лавку, заходили нервическим ходуном.

— Как вы там говорили, g'en'eral Стошев? «Он прав, он прав»! — Гныщевич отклеился от стены и вновь воздел

глаза, весь лучась беспечностью. — Я вам так скажу, я не политик, я скромный управляющий завода… Сужу, pour ainsi dire, всего-то житейским умом. Но закон, Пакт о неагрессии, нарушили вы, Охрана Петерберга, вы расстреляли Городской совет… и не затыкайте меня! — цыкнул он на открывшего было рот Каменнопольского. — Может, вы нас арестовали, может, допрашиваете — так послушайте здравый смысл-то. Что вы скажете Четвёртому Патриархату? «Люд так от рук отбился, что нам пришлось перестрелять городские власти»? Сами-то не видите тут логического провала? Ладно б вы людей перестреляли, ладно б люди перестреляли Городской совет. А у нас-то — не то и не другое. У нас — вооружённый захват власти, то есть пришли люди с ружьями и убили людей без ружей, чтобы сесть на их место. Вы кем собираетесь прикрываться, Твириным? Безымянным мальчишкой, который почему-то командует солдатами вместо вас?

Он же, Гныщевич, только что организовал свой Союз Промышленников, растерянно и зачарованно подумал Драмин, а теперь вот так выкидывает в трубу. Увлёкся моментом — или это взвешенное, продуманное решение? Едет, как всегда, на одном колесе?

— Хватит с меня, — рявкнул Скворцов, — караульные!

За дверью послышались торопкие шаги, но Драмин, вместо того чтобы запаниковать, невольно уставился на графа. На то, значится, как граф извлекает из нагрудного кармана костяной мундштук, продувает его, отщёлкивает крышку серебряного портсигара, мнёт перчаткой папиросу, пристраивает к мундштуку, рассеянно хлопает пальцами по карманам в поисках спичек — и всё это с трогательной неловкостью, лишённой хоть какого следа боязни или волнения.

— Будьте так любезны, огоньку, — учтиво обратился граф к караульным, стоило двери распахнуться. — И если это не составит вам затруднения, передайте господину Твирину, что его здесь ожидают… для обсуждения стратегии действий.

Два вошедших солдата перевели вопросительный взгляд на генералов. Скворцов в сердцах кивнул в сторону графа. Ну конечно, графа — владельца пяти из шести верфей города Петерберга, с которым волей-неволей приходится считаться.

Ну или в таком духе. Драмин до сих пор так и не постиг полностью всех этих политических премудростей, хотя ему нравилось перебирать цепочки причин и следствий, как при игре в нарды. Это хорошо занимало ум — как руки хорошо занимало вытачивание по деревяшке, а душу — облака.

Солдат кинул графу коробок, тот его не поймал и с сетующим вздохом нагнулся. Щёки его немедленно порозовели, и, видать от перепада давления, граф схватился за виски.

— Граф, граф, comte, — легко подскочил к нему Гныщевич, — давайте только обойдёмся без безвременных кончин. Сколько ж вы, бедняга, не спали? У графа сейчас напряжённая жизнь, une vie tendue, — через плечо пояснил он генералам. — Сами понимаете, пять верфей… Ведь нельзя же просто отдать приказ не выпускать суда, comprenez-vous? На деле такой приказ всегда рассыпается на много маленьких, и каждое конкретное решение нужно принять управляющему или владельцу — в общем, le sup'erieur… Мне знакомо это бремя. Без графа, — Гныщевич обернулся на генералов с открытой, но ничуть не злобной насмешливостью, — кто знает, что может выйти в Порту? Давайте постараемся не переутомлять добрых людей.

— О, не стоит так беспокоиться, — бесстыже подпел ему граф, — я всё-таки надеюсь отложить свою кончину хотя бы до появления господина Твирина. Негоже, в самом деле, решать столь острые вопросы без него.

Скворцов снова кивнул солдатам, и те удалились.

— Итак, ваше сиятельство, вы нас шантажируете, — мёрзло, ровно и без намёка на иронию выговорил Йорб. — Я жду, господа революционеры, когда вы начнёте шантажировать нас наместником.

Хэр Ройш отчётливо скрипнул зубами. Хикеракли донёс, что граф сознался в выдаче этого козыря Твирину, но что Твирин успел прибежать к генералам… Ну то есть что Твирин захотел рассказать генералам — это было неожиданно.