Песнь для Арбонны. Последний свет Солнца

Кей Гай Гэвриел

— Но вместо этого? — Голос Бертрана звучал тихо, почти неслышно.

— Но вместо этого… Аэлис была мертва, когда я вернулся в ее комнату. Я поднялся наверх, чтобы сказать ей, что она никогда не увидит своего ребенка, что никто никогда не узнает, кто он, даже если я решу оставить ему жизнь. Мне так хотелось… причинить ей боль за то, что она сделала. Но она меня обманула. Она была уже мертва, когда я вернулся. Когда я снова спустился вниз, потом, я заставил отдать мне ребенка. Я отнес его в большой зал и сел у камина,

держа его на руках. Я видел, что он очень слаб. Прошло совсем немного времени, и он умер. Они редко выживают, когда рождаются раньше времени. Он родился на два месяца раньше срока.

— Я знаю. Поэтому меня здесь не было. — Снова молчание. Блэз слышал свист ветра в долине и крики раненых и умирающих. Над головой, очень высоко, стая птиц пересекла солнечный диск; они улетали на юг в конце года. Он видел, что некоторые жрецы и жрицы приплыли с острова, чтобы подобрать раненых, на поле боя разожгли костры. Он снова задрожал в своем теплом плаще.

— Ты мог бы рассказать мне об этом, — в конце концов произнес Бертран.

— Зачем? — ответил Уртэ. — Чтобы облегчить твою совесть? Зачем мне было это делать? Мне было приятно заставлять тебя гадать, жив ли он, это означало, что ты никогда меня не убьешь, правда? — Снова слабая улыбка. Но через мгновение выражение его лица изменилось, и он прибавил: — Ты бы мне все равно не поверил. Сам знаешь.

Бертран медленно покачал головой:

— Нет, не поверил бы. Я был почти уверен, что ты убил их обоих.

— Знаю. Почти уверен, но не совсем. Мне нравилось, что ты так думаешь. Я надеюсь, эта мысль все эти годы сидела в тебе, как отрава.

— Так и было. Как отрава. Все эти годы.

— Она была моей женой, — сказал Уртэ де Мираваль.

Бертран стоял неподвижно, с опущенной головой. Потом произнес голосом, полным боли:

— Я любил ее. Я никогда не переставал ее любить. А ты никогда ее не любил. Для тебя все сводилось только к гордости.

С огромным усилием Уртэ удалось приподняться на локте.

— Этого было бы достаточно. Более чем достаточно. Но ты опять ошибаешься. Ты всегда ошибался в этом, ты и все остальные. — Он замолчал, чтобы сделать мучительно трудный вдох; кровь текла у него из раны. — Это Аэлис меня не любила, а не наоборот. Видишь ли, я не умел писать песни. Я рад, что мы победили. Да хранит Риан землю Арбонны вечно.

Потом медленно, с огромным мужеством перед лицом смертельной боли он опустился на холодную землю, закрыл глаза и умер.

Бертран еще долго стоял на коленях рядом с телом. Никто не шевельнулся и не заговорил. Когда Бертран наконец встал он повернулся к Тьерри де Карензу.

— Могу ли я поручить остальное тебе? — спросил он официальным тоном.

— Конечно, — ответил тот.

Они смотрели, как герцог Талаирский идет назад, туда, где коран держит под уздцы его коня. Бертран вскочил в седло без посторонней

помощи и медленно двинулся из долины на запад, к аллее деревьев, ведущей к арке.

Валери сделал неловкое движение, словно хотел последовать за ним, но сдержался. Блэз, глядя на него, увидел на обычно спокойном лице корана выражение острой, огромной тоски. Он подошел и встал рядом с Валери, не прикасаясь к нему, он только хотел быть рядом. Затем, мгновение спустя, он заметил, что Тьерри смотрит на него с неожиданным сочувствием, и осознал, что еще осталось сделать. Блэз закрыл глаза. И теперь Валери протянул руку и прикоснулся к его плечу.

Блэз посмотрел на Тьерри де Карензу.

— Я имею право просить, чтобы это было сделано чисто? — тихо спросил он.

— Так и будет, — ответил муж Арианы. — Ради тебя и ради нас самих и из-за того, что мы есть и чем не хотим стать.

Блэз кивнул головой. Тьерри повернулся, и Блэз последовал за ним через темнеющее поле туда, где все еще стоял его отец, окруженный людьми с мечами.

— Я задержал этого человека, — произнес Рюдель Коррезе, четко и непривычно серьезно, когда они приблизились, — для вынесения приговора Арбонны.

— Окончательный приговор, — ответил Тьерри, — это дело Риан и Коранноса, а не наше, но наказать его сейчас — это наш долг. Не за военные действия. Можно было бы обещать освободить его за выкуп, если бы речь шла только о них. Но за то, что сделали со жрицами и другими невинными людьми, этот человек, несомненно, заслуживает смерти.

Все молчали. Только крики раненых и свист ветра нарушали тишину. Теперь по всей долине горели костры, больше для тепла, чем для других целей; свет все еще оставался ярким, хотя день угасал.

— Ты станешь отрицать, что женщин сжигали по твоему приказу? — спросил Тьерри у Гальберта де Гарсенка.

— Вряд ли, — ответил тот.

Больше ничего. На синих одеждах и на красивом, гладко выбритом лице верховного старейшины была кровь, он стоял, окруженный смертельными врагами в конце своей жизни, и его младшему сыну казалось, что даже сейчас он не чувствует к ним ничего, кроме презрения.

— Из уважения к твоему сыну мы обещаем тебе смерть от стрел, — бесстрастно произнес Тьерри. Неподалеку от них отвязали от платформы на колесах певца Аурелиана. Кто-то накрыл его тело плащом.

— Я хотел бы сказать несколько слов своему сыну перед смертью, — сказал Гальберт де Гарсенк. — Блэз почувствовал, что у него пересохло во рту. Все молчали. — Это последняя просьба, — прибавил верховный старейшина Гораута.

Тьерри повернулся к Блэзу, Рюдель тоже, у обоих в глазах читалась тревога и желание оградить его от этого. Блэз покачал головой. Прочистил горло.

— Считаю, это справедливое требование. Мы можем его выполнить. — Он осторожно взглянул на Тьерри. — Если ты не возражаешь.