Шрифт:
Роджер ЖЕЛЯЗНЫ
ПЕСНЬ ГОЛУБОГО БАБУИНА
В. Гольдич, И. Оганесова, перевод
Оставалось только три вещи, которых он мог ждать с нетерпением. Возможно, четыре. Уверенности насчет четвертой не было, он должен сначала её найти - или она его.
Он стоял у мраморной скамьи в саду, заросшем цветами. Солнца не было видно, но рассеянный свет - утренний или вечерний - словно легкое покрывало окутывал окрестности. Легкий ветерок шевелил ветви деревьев, играл листьями.
Он опустился на скамейку и, наслаждаясь тонким ароматом цветов, принялся
А вскоре где-то далеко, у него за спиной, возник звук - однообразный, пронзительный, все выше и выше... превратился в вопль мчащегося на полной скорости товарного поезда. У него задрожали руки, и он сжал их в кулаки, засунул в карманы.
Так же неожиданно, как и возник, вой смолк. Голубой бабуин спел свою песнь.
В саду снова застрекотали насекомые, ожили птицы. Он услышал шаги и повернулся. На выложенной плитками дорожке стояла она - голубая блузка расстегнута у ворота, черные брюки закатаны, так что видны белые сандалии. Волосы распущены и спадают на плечи.
Она улыбнулась, прикоснувшись к его руке:
– Кеннет...
Он поднялся на ноги, и в следующее мгновение она бросилась к нему на шею.
– Сандра!
– воскликнул он и усадил её рядом с собой на скамейку.
Они ещё долго сидели, ничего не говоря друг другу, только он крепко обнимал её за плечи. А потом произнес:
– Это было так странно.
– Странно, что ты стал героем? Тем, кто воевал, многое было прощено в День Освобождения.
– Нет, странно, что ты ко мне вернулась. Я и не думал, что снова тебя увижу.
Он сорвал белую камелию и украсил её волосы.
– Ты не предатель, иначе разве стал бы ты сражаться в тот день, когда мы освободили Землю, - сказала она и погладила его руку.
Он улыбнулся:
– Я был слаб. Но предатель... Нет. Они ошиблись на мой счет.
– Я знаю. Теперь все это знают. Все в порядке. Забудь.
Но он не мог забыть. Крысы, прячущиеся в самых глубинах сознания, не переставая вгрызались в останки его памяти. Что? Что это?
Он вскочил на ноги и заглянул в её темные глаза за пологом слез.
– Ты мне не все сказала. Что-то не так. Что? Она медленно покачала головой и поднялась на ноги. Он отошел чуть в сторону, а потом и вовсе повернулся к ней спиной.
– Три вещи... А две другие?
– спросил он.
– Я не понимаю, о чем ты, - сказала она.
– Тогда придется мне выяснить. Наступила тишина. Он немного подождал, повернулся - она исчезла.
Он шел по тропинке, пока не оказался на дорожке, которая, извиваясь, пробиралась в зарослях деревьев с широкими листьями. Он услышал плеск воды и направился в ту сторону.
Человек у ручья стоял к нему спиной, но он узнал его по тому, как тот быстрым, знакомым движением поднес указательный палец к губам и послюнил его, чтобы склеить сигарету, которую держал в руке. Вспышка, и в следующее мгновение в воздухе
Человек обернулся, и они принялись внимательно разглядывать друг друга.
– Роско...
Человек опустил сигарету, провел рукой по черной бороде, быстро сплюнул. На нем была рубашка цвета хаки и грязный мундир; на боку пистолет.
– Свинья!
– сказал он и возмущенно помахал рукой с сигаретой.
– Что случилось, Роско?
– Ты спрашиваешь, что случилось, скотина?
– Я не...
– Ты нас предал во время вторжения! Ты отдал нашу башню этим голубым бабуинам!
– с другой планеты! Она выстояла бы! Мы одержали бы победу! Но из-за того, что ты нас предал, они поработили расу людей!
– Нет, - возразил он.
– Я этого не делал.
– Ты дал им информацию. И они тебе за это хорошо заплатили!
И тут он вспомнил свой отряд, охранявший башню в море, такую огромную, что истребитель казался детской игрушкой рядом с ней; вспомнил зеленые волны Атлантики, далеко внизу, под станцией. Он там дежурил, когда мимо пролетал корабль, - один из трех сотрудников Автоматической Оборонной Станции номер семь, принадлежавшей ООН. Двое других уже мертвы или призывают смерть, потому что сначала один идиот, а потом и другой стали пленниками странных инопланетян с голубым мехом - хианцев, появившихся накануне вечером неизвестно откуда - радар никак не среагировал на их корабль. Похожие на бабуинов, они, словно разъяренная стая, пронеслись по станции, иногда опускаясь на четвереньки - видимо, так им было удобнее, - а их победная песнь, состоящая из одной-единственной пронзительной ноты, дикого вопля, напоминала сигнал паровозного гудка. Теперь, очевидно, станция принадлежит врагу целиком. Двое из них охраняли камеру, в которой он сидел. Он вспоминал, вспоминал...
– Я позволил им заплатить мне, чтобы они поверили, не заподозрили неладное, - попытался объяснить он.
– Существует разница между полезной информацией и информацией никчемной.
– Не пытайся оправдаться, предатель, ты не мог знать, что окажется им полезным, а что абсолютно лишним. А потом ты позволил им назначить себя надсмотрщиком на фабрике и провел шесть исполненных самых разнообразных удовольствий лет.
– Все это время я был тесно связан с подпольщиками, ты же знаешь, мы готовились ко Дню Освобождения.
– Я думаю, ты работал и на тех, и на других; впрочем, это не имеет значения.
– Почему?
– Ты умрешь.
– Ты собираешься меня убить?
– Я уже это сделал.
– Не понимаю...
Роско рассмеялся, а потом, услышав голос Сандры, замолчал.
– ...А разве то, что он храбро сражался в День Освобождения, ничего не значит?
– спросила она и встала у дорожки.
Роско выпустил кольцо дыма и отвернулся.
– Значит, ты призвал своего ангела-хранителя, надеясь, что она защитит тебя, - проговорил он наконец.
– О чем это она? Ты струсил в тот день, когда началось восстание. Ты сбежал!