Песнь Хомейны
Шрифт:
— Это Вальгаард, — его голос царапал слух. Я судорожно сглотнул:
— В ней Древняя Кровь.
Он резко обернулся. Его лицо, пока он стоял, прислонившись к скальной стене, оставалось в тени:
— Здесь и Древняя Кровь может ничего не стоить.
— Ты не можешь этого знать. Разве Донал не сумел освободиться? Они были Айлини, но он все же принял облик лиир. Может статься, Аликс их еще одолеет.
— Ру-шэлл-а-ту, — он произнес это без особой надежды: Да будет так. Потом просмотрел на меня, и в его глазах, черных в свете луны,
— Ты думаешь о том, что стало с Турмилайн? Что стало с Финном? — спросил он.
— Каждый день, — с готовностью ответил я. — И каждый раз сожалею о том, что произошло.
— Что изменилось бы, если бы Финн пришел к тебе и попросил позволения сделать твою рухоллу своей чэйсулой?
Я обнаружил неподалеку пенек и тяжело опустился на него. Дункан ждал моего ответа и, наконец, я сказал:
— Мне нужен был союз, который предложил бы Родри, если бы я выдал мою сестру за его сына.
— Но ведь союза ты и так добился.
— Лахлэн помог мне. Союза с Родри не было, — я пожал плечами. — Не сомневаюсь, что, покончив с этим, мы-таки его заключим, но сейчас формально его нет. Лахлэн действовал как наемник и арфист в одном лице, не как Мухаар и Наследный Принц Эллас. Согласись, разница велика.
— Разница, — его голос звучал ровно, — Да. Как разница между хомэйном и Чэйсули.
Я пинком отбросил в сторону обломок камня:
— Ты жалеешь о том, что Донал должен жениться на Айслинн? Чэйсули — на дочери хомэйна?
— Я жалею о том, что жизнь Донала будет иной, чем хотелось бы мне, Дункан казался черным пятном-выступом на темной стене. — В клане он был бы просто воином, если не был бы избран вождем клана. Это… это более простая жизнь, чем та, что ожидает принца. И я хотел бы, чтобы он жил так. Не той жизнью, которую ты для него избрал.
— У меня нет выбора. Боги — твои боги — не оставили его мне.
Мгновение он молчал.
— Тогда нам придется признать, что у него есть веская причина стать тем, чем он должен стать — по твоей воле.
Я невесело улыбнулся:
— Но у тебя есть преимущество, Дункан. Ты увидишь, как твой сын станет королем. А я должен умереть для того, чтобы трон перешел к нему.
На этот раз Дункан замолчал надолго. Луна утонула в облаках, и он совершенно слился со скалой, но я по звуку мог определить, где он находится.
— Ты изменился, — сказал, наконец, Дункан. — Сначала я думал, что это не так, что, если даже ты и изменился, то не намного. Теперь вижу, что ошибался.
Финн хорошо закалил сталь… но царствование заточило клинок.
Я поежился под плащом:
— Как ты и сказал, королевская власть меняет людей. Мне кажется, что выбора у меня нет.
— Необходимость тоже изменяет, — спокойно заметил Дункан. — Она изменила и меня. Мне почти сорок — достаточно много, чтобы знать свое место и покориться толмооре
— Мы задумываемся, всегда задумываемся. Жить свободно, без толмооры…
Луна выбралась из-за облаков, и я увидел, что он снова качает головой:
— Что было бы, если бы мой сын остался со мной? Пророчество было бы изменено. Перворожденный, давший нам слова, никогда более не родится. Мы больше не будем Чэйсули, — я видел его горькую улыбку.
— Чэйсули: дети богов. Но дети могут быть и своевольными…
— Дункан… Мы найдем ее. И заберем ее у него. Теперь его лицо заливал лунный свет:
— Женщин теряют часто, — по-прежнему тихо сказал он. — В родах… по несчастной случайности… из-за болезни. Воин может горевать в одиночестве, укрывшись в шатре, но не станет показывать своих чувств всему клану. Так не принято. Такие вещи должны оставаться… личными, — он сжимал в горсти пригоршню острых камешков. — Но когда этот демон отнимает у меня Аликс, мне нет дела до того, кто видит мое горе, — камешки падали из его руки, как капли. — Я остался без нее… и внутри — только пустота.
Около полудня мы добрались до ущелья, в котором располагался Вальгаард. Мы выехали из узкой горловины прохода в горах в сам каньон и увидели, что с обеих сторон, справа и слева, протянулись высокие отвесные стены, почти смыкавшиеся у нас над головами. Вскоре мы начали казаться самим себе муравьями в каменном кармане великана.
— Вон, видишь? — указал вперед Дункан. Я увидел Вальгаард, возвышавшийся перед нами, как орел в высоком гнезде. Сама крепость была словно третьей стеной скального коридора — нет, не орел: стервятник, нависший над мертвым телом.
Спасение от этого каменного ужаса лежало позади, а перед нами — Вальгаард.
И мои ощущения при виде этой крепости мне совершенно не нравились.
— Лодхи! — приглушенно вскрикнул Гриффт. — Такого я никогда не видел!
Я тоже.
Вальгаард вырастал из блестящего черного базальта, как ледяная черная волна или темный бриллиант с острыми режущими гранями. Драгоценная подвеска ожерелья — вот только слишком тяжел и мрачен камень. Башни, галереи, бастионы все сверкало, как гладкое стекло, а вокруг клубились дымы. Я чувствовал запах странного дыма даже оттуда, где стояли мы.
— Врата, — проговорил Дункан, — Они внутри крепости. Вальгаард — их страж.
— Дым идет оттуда?
— Это дыхание бога, — ответил Дункан, — Оно жжет, как огонь. Я слышал рассказы об этом. В камне есть кровь, белая горячая кровь. Если ты коснешься ее — умрешь.
В ущелье не было снега. Дно его было гладким и чистым — сверкающий базальт. Ни травы, ни деревьев. Из зимы мы попали в лето, и я обнаружил, что холод мне больше по нраву.
— Асар-Сути, — сказал Дункан. — Сам Секер. И очень аккуратно сплюнул на землю.