Песнь Хомейны
Шрифт:
Он сидел у очага, на его лице играли отблески пламени. Я снова заметил глубокий шрам, рассекающий его щеку до челюсти, и седину в его волосах. Он поднялся, я заметил, что он похудел. Золото на его запястьях казалось о этого тяжелее.
— Мэйха, — сказал он. — Прости. Но от толмооры нельзя отречься. Ни один достойный человек этого не сделает. А мой рухо был достойным человеком.
Аликс замерла — в шатре было слышно только ее тяжелое дыхание.
— Ты…знал?
— Я знал, что он погибнет. Так и стало. Не знал, как. Не знал, когда. Не знал имени виновника его смерти. Только то, что так
Она подошла к нему медленно, неверными шагами. Финн обнял ее и прижался изуродованной щекой к ее волосам. И ее горе отразилось в его лице.
— Когда погибает лиир, остальные сразу же узнают об этом, — сказал Финн. Мне рассказал Сторр… но раньше прийти я не мог. Было еще одно дело, которое я должен был сделать.
Меня захлестнула волна чувств, захотелось сесть — но я не сделал этого. Я стоял и ждал. Чуть дальше у очага я увидел Донала, сидевшего между двумя волками: молодым рыжевато-бурым волчонком и старым мудрым Сторром с янтарными глазами.
Аликс высвободилась из рук Финна, но не отошла от него. Его пальцы запутались в ее волосах, казалось, он не может отнять рук. Странное желание обладания — если вспомнить о Торри. Но я не мог его винить: Аликс нужно было успокоиться. И от Финна ей было легче принять утешения. Он был ее братом, но и братом Дункана тоже. И их родство по крови было ближе, чем между двоюродными родственниками.
Я вздохнул:
— Электра в изгнании, Она живет на Хрустальном Острове. Нет сомнений в ее причастности к попытке Тинстара убить меня. Если хочешь… ты можешь снова занять свое место.
Мои слова не обрадовали ею:
— Нет, все уже кончено. Если кровная клятва разорвана, ничего уже нельзя исправить. Это навсегда. Я вернулся — да, вернулся, чтобы остаться жить в Обители, не более. Теперь мое место здесь. Меня сделали вождем клана Чэйсули.
Аликс вскинула на него острый взгляд:
— Ты? Вместо Дункана? — она перевела дух, потом продолжила, — я думала, это не для тебя.
— Верно, это было дело моего рухо, — согласился он с серьезностью, словно передразнивая Дункана, — но времена меняются. Люди меняются. Торри сделала меня иным, — он зябко передернул плечами. — Я… я научился покою. Совсем немного.
Он употребил хомэйнское слово. И я вдруг понял, что мне больше по нраву шансу.
— Прости, — сказал я, — за то время, которое ты потерял. Я не должен был отсылать тебя прочь. Он покачал головой:
— У тебя не было выбора. Я понял это благодаря Торри. Я не виню тебя. Ты позволил ей уехать со мной. Ты мог бы заставить ее остаться.
— Чтобы ты отнял ее у меня? — я покачал головой, — Нет. Я понимал, что глупо было бы пытаться остановить тебя.
— Ты должен был попытаться. Должен был оставить ее при себе. Ты должен был выдать ее за элласийского принца… тогда она осталась бы жива.
Я ощутил внезапную пустоту в груди. Мир вокруг меня закружился, в голове вспыхнуло пламя, жгущее мозг:
— Торри… умерла?
— Да. За два дня перед тем, как Дункан потерял своего лиир. Вот почему я не мог приехать раньше.
— Финн. — проговорила Аликс, — ох, Финн… нет…
— Да, — ответ прозвучал почти грубо, но и в лазах Финна я увидел отражение своей боли.
Я
И тут я услышал крик младенца, и этот звук пронзил меня, словно клинок.
Финн отпустил Аликс, обернулся и откинул занавес. Я увидел, как он опустился на колени и поднял какой-то сверток. Он был осторожен и нежен — таким я никогда еще не видел его. Но, немного оправившись о изумления, я понял, что это смотрится правильно, что именно так и должно было быть.
Финн подошел к нам со свертком на руках и откинул угол ткани с личика ребенка:
— Ее зовут Мейган, — сказал он. — Ей четыре месяца… и она голодна.
Торри… не могла кормить ее, и потому я стал вором, — он коротко усмехнулся. Коровам не всегда нравилось, что я их дою. Мейган продолжала кричать. Финн нахмурился и попытался устроить ее поудобнее, но тут вмешалась Аликс. Она забрала у него ребенка и послала Донала на поиски женщины с новорожденным. Но перед тем, как мальчик вышел, она внимательно посмотрела на Финна:
— Довольно тебе воровать молоко, рухо. Я спасу твою гордость и найду малышке кормилицу.
По его лицу скользнула тень привычной ухмылки, когда она выскользнула из шатра. Казалось, черты его смягчились, а глаза потеплели, но в них по-прежнему стояла боль. Он потерял больше, чем брата. А я потерял сестру.
— Боги, — проговорил я, — но что произошло? Как умерла Торри? Почему… почему?
Улыбка покинула лицо Финна. Он медленно сел и жестом предложил мне сесть рядом. Прошло десять месяцев с тех пор, как мы в последний раз так же сил рядом.
— Она не была рождена для того, чтобы жить в нужде, сказал он. — Она была по-другому воспитана. В ней была гордость, и решимость, и сила, но она не была рождена для нужды и лишений. А когда носила ребенка… — он покачал головой. Я понял, что она больна три месяца спустя после того, как мы покинули Хомейну-Мухаар. Она говорила, что это все пустяки, легкая лихорадка, что так бывает у беременных. Я подумал, что, может, так и есть, как я мог не понять, что это не так? Как я мог не понять, что она лжет?
Он провел рукой по волосам, зарылся пальцами в черные с проседью пряди.
Только теперь я понял, что Финн не просто исхудал — он был истощен, нужда измучила его едва ли меньше, чем Торри.
— Говори, — глухо сказал я.
— Когда я увидел, что ей не лучше, я отвел ее в деревню. Я думал, ей нужно общество женщин и крыша над головой — более надежная, чем тот простой шатер, в котором мы жили. Но… они меня не приняли. Они называли меня оборотнем.
Демоном. Они называли ее шлюхой, а ребенка — дьявольским семенем и отродьем колдуна, — в его глазах вспыхнул гневный огонь, и на мгновение мне показалось, что я снова вижу зверя, но я понял и то, что вину он возлагает на меня. — Шейн мертв, и кумаалин завершена… но не для всех. И она родила Мейган под той крышей, какую я смог найти, и с каждым днем все больше слабела, — он прикрыл глаза. — Боги не слышали моих молитв, даже когда я предложил им себя. Я совершил обряд Чэйсули, когда она умерла, и привез домой ее дитя.