Песнь лихорадки
Шрифт:
Каоимх сказала мне его диагноз, но отказалась от дальнейших обсуждений. Сказала, что мне нужно спросить у него. Уходя, она обернулась на меня с жалостью и тихо сказала: «Я правда думала, что ты знаешь. Иначе не питала бы к тебе такого отвращения».
Гипертрофическая кардиомиопатия.
Я знала, что это такое — болезнь, убивавшая молодых спортсменов на баскетбольной площадке или футбольном поле, без предупреждения подкашивавшая их в расцвете сил.
Симптомы: усталость, затрудненное дыхание, неспособность тренироваться, обмороки, ощущение учащенного сердцебиения, шумы в сердце. Иногда с этим можно жить,
Причина: обычно генная мутация. Аномальное расположение клеток сердечной мышцы, называемое расстройством мышечного волокна. Много лет назад, когда моим единственным занятием был телевизор, я смотрела передачу об этом. Степень тяжести заболевания широко варьировалась. У большинства людей встречалась та форма болезни, когда перегородка между двумя нижними сердечными камерами увеличивалась и препятствовала потоку крови из сердца. Обычно это передавалось по наследству. В конце концов, утолщенная сердечная мышца могла стать слишком жесткой, чтобы эффективно качать кровь, и в итоге сердце отказывало. Внезапные остановки сердца были редкостью, но когда это случалось — это происходило с молодыми людьми до тридцати лет. С молодыми атлетичными людьми вроде Танцора.
Лечение временно облегчало состояние, смягчая симптомы, и носило превентивный характер: предотвращая внезапную остановку сердца.
Танцор никогда не говорил мне ни слова.
Мы носились по улицам на головокружительных, опасных скоростях, устанавливали бомбы и убегали. Он позволял мне таскать себя в режиме стоп-кадра, ударять его обо все на своем пути, награждая его синяками и причиняя боль. И все время хохотал.
Теперь я понимаю, почему он любил в редкие ясные дни нежиться на солнце как кот, впитывая солнечный свет: неподвижность была его другом. Умение полностью расслабляться, наверное, сохраняло ему жизнь до сих пор.
Теперь я понимала, почему Каоимх при каждой встрече пронзала меня взглядом.
Я могла убить его.
Когда-нибудь ты убьешь мальчишку, сказал мне Риодан пять с половиной лет назад по Зеркальному времени.
Гори в чистилище, чувак, выпалила я в ответ. Бэтмен никогда не умирает. И Танцор тоже.
Но у Бэтмена не было больного сердца.
А у Танцора было.
***
Когда дверь бесшумно отошла в сторону, я вошла в кабинет Риодана и опустилась на стул напротив него, по другую сторону стола. За тот месяц, что нас не было, пол и стены, как и сам мужчина, восстановились как новенькие.
На мгновение я просто смотрела на него, проникаясь ощущением, что он больше не поджарен до хрустящей корочки, кожа его смуглая и гладкая, за исключением вереницы шрамов на горле и длинного жуткого шрама, протягивавшегося, насколько мне было видно, от ключицы до левого уха. Как обычно одетый в темные брюки и безупречную белоснежную рубашку с закатанными рукавами и поблескивающим серебряным браслетом, он выглядел скорее как бизнес-магнат, нежели как что-то нечеловеческое с клыками, способное двигаться быстрее меня и знающее намного больше могущественной магии. Тогда я поняла то, чего никогда не понимала в юности: он выбрал такой цивилизованный образ именно по этой причине — чтобы заставить людей думать, будто он не такое безжалостное
Я открыла рот, чтобы выдать ему тщательно заготовленную речь, над которой работала последний час — логичную, убедительную, мягко подводящую к цели и получившуюся без давления и необходимости — умелую и дипломатичную речь, которая одержит над ним верх и гарантирует его помощь — но у моего рта были другие планы, и он прорычал:
— Как, черт подери, ты сохранил Дэйгису жизнь?
До этого момента он оценивал меня с более доброжелательным интересом, нежели ранее. Странный мудак. Я его недавно убила, а он абсолютно расслаблен.
Доброжелательность исчезла. Сердитый взгляд вытоптал ее нахрен и исказил все его лицо. Он резко вскочил с кресла, обошел стол и поднял меня на ноги, схватив за плечи прежде, чем я успела осознать, что он вообще шевельнулся.
Я бы отдала не только зуб, но и все мои зубы, и носила бы протезы до конца своих дней, если бы он научил меня этому.
— Откуда ты знаешь про Дэйгиса? — сказал он с безупречной точностью. Как и Бэрронс, он говорил иначе, когда сильно взбешен или оскорблен. Бэрронс смягчался. Риодан делался официальным, как сливки британского общества, и точным, безупречно произнося каждое слово.
Я сбросила его руки со своих плеч.
— Видела на мониторе прошлой ночью.
— Прошлой ночью тебя здесь не было.
— Моей прошлой ночью. Тридцать пять дней назад. У нас было собрание, когда ты был мертв. Как ты это сделал? Серьезно, я не о многом прошу. Я только что сказала «когда ты был мертв». Я знаю, такое случается, ты умираешь и возвращаешься, как будто в этом нет ничего такого. Я даже не спрашиваю, как. Я ничегошеньки о тебе не спрашиваю. И ничего не спрашиваю о Дэйгисе. Ты можешь хранить эти секреты, и я никогда не побеспокою тебя насчет них. Но я хочу знать, как ты сумел уберечь от смерти того, кто смертельно ранен.
Долгое мгновение он смотрел на меня, а потом отвернулся, подошел к стене и уставился через стекло на темные, пустые и безмолвные клубы внизу.
Его плечи будто окаменели, мышцы сгруппировались, напряжение в позвоночнике удерживало его в столь же официальной позе, как солдата в униформе. Наблюдая за ним, я была ошеломлена и немного раздражена увидеть, как он применяет одну из моих тактик — напряжение начало исчезать, начиная примерно с уровня глаз. Я нахмурилась, задумавшись, не видела ли я много лет назад, как он делает это, и не скопировала ли с него. Я думала, что изобрела эту технику. Мне нравилось так думать.
Лишь когда его мускулы разгладились как у ленивого льва, он повернулся и сказала:
— Кто ранен и кого ты хочешь, чтобы я спас?
Я молча оценила его. Я знала, почему я так упорно работала над своей речью. Я не верила, что он мне поможет. С чего бы ему? Танцор ему никогда не нравился.
— Дело не столько в ране, сколько… ну, если у кого-то больное сердце, ты можешь вылечить его?
Он прищурился и уставился на меня так, будто пытался вытащить имя из моего мозга, поэтому я начала громко напевать поверх всех своих мыслей песню из заставки «Озорных анимашек», которых я так любила в детстве. Это всегда поднимало мне настроение. В этот раз не подняло. Время для Озорных Анимашек, и мы смешные до уморы, так что просто сядь и расслабься, будешь смеяться, пока не лопнешь, мы ОЗОРНЫЕ АНИМАШКИ!