Песнь о Трое
Шрифт:
Что касается самого Ахилла, Пелей, должно быть, потратил целое состояние, снаряжая на войну единственного сына. Его колесница была позолочена, его кони далеко превосходили всех остальных — три белых жеребца фессалийской породы, с упряжью, сверкающей золотом и каменьями. Откуда бы ни взялись его доспехи, я знал только одни, которые были еще лучше, — те, что были заперты в моем собственном сундуке. Как и показушные доспехи Агамемнона, они были покрыты золотом, только основой ему служила бронзовая броня, которую кроме него мог носить, пожалуй, только Аякс. Они были сплошь покрыты отчеканенными священными символами и украшены янтарем и горным хрусталем. У него было только одно
— Приветствую вас, мирмидоняне! — проржал тот, который был ко мне ближе других, вскидывая голову так, что его длинная белая грива стала развеваться по ветру.
— Мы будем храбро нести его, мирмидоняне! — послышалось изо рта коня, который стоял в середине, самый степенный.
— Не нужно бояться за Ахилла, когда мы везем его колесницу! — сказал самый дальний, голосом больше похожим на ржание, чем у первых двух.
Мирмидоняне широко улыбались, опустив связки копий остриями вниз в знак приветствия, в то время как Идоменей, колесница которого ехала перед колесницей Ахилла, стоял с отвисшей челюстью и дрожал мелкой дрожью.
Но, следуя вплотную за золотой колесницей, я разгадал их трюк. За лошадей говорил Патрокл, практически не шевеля губами. Умно!
Погода была солнечной, дул ласковый ветерок; все приметы указывали на то, что отплытие не будет отмечено ничем примечательным и поход будет легким. Но в ночь перед отправлением я никак не мог уснуть; мне пришлось встать с ложа и выйти под звезды. Я мерил шагами дюны, борясь с тревогой. Когда я смотрел на очертания стоявшего поблизости корабля, ко мне кто-то подошел.
— Тебе тоже не спится?
Мне не было нужды вглядываться в темноту, чтобы понять, кто это был. Только Диомед стал бы искать Одиссея, предпочтя его всем остальным. Он был хорошим другом, мой побитый войной товарищ, самый закаленный в битвах из всей великой дружины, собравшейся идти на Трою. Он сражался в каждой войне, не важно, большой или малой, от Крита до Фракии; он был одним из тех, кто принял участие во втором походе Семерых против Фив, [13] тех, кто взял этот город и сровнял его с землей, сделав то, что не удалось их отцам. В нем горела страсть, которой во мне не было, — хотя я и был жесток, но бесстрастен, мой дух был навеки закален холодом моего разума. Как нередко бывало, я почувствовал укол зависти, ведь Диомед был мужем, который поклялся построить святилище из вражеских черепов и сдержал клятву. Его отцом был Тидей, один из самых знаменитых аргивских царей, но сын намного превзошел отца. Диомед не изменит долгу под стенами Трои. Он проделал путь из Аргоса в Микены со всем рвением и горящим сердцем, ибо он без памяти любил Елену и так же, как бедняга Менелай, отказывался поверить, что она сбежала по собственной воле. Он питал ко мне огромное уважение, чувство, близкое, как мне порой казалось, к поклонению культу героя. Чтить как героя? Меня? Странно.
13
Семеро против Фив (греч. ) — в древнегреческой мифологии противостояние фиванских престолонаследников, братьев Этеокла и Полиника. Согласно уговору, братья должны были чередоваться в управлении Фивским царством, но Этеокл нарушил уговор, и Полиник бежал в Аргос, к царю Адрасту, который выдал за него свою дочь Аргею, обещал передать ему
— Завтра пойдет дождь, — сказал он, запрокидывая свою длинную шею и вглядываясь в глубину небес.
— Так облаков же нет, — возразил я.
Он пожал плечами.
— У меня ноют кости, Одиссей. Помнится, отец всегда говорил, что муж, много раз сокрушенный на поле брани, чей скелет кололи и дробили копья и стрелы, с приближением дождя или холода страдает от боли. Сегодня эта боль очень велика и не дает мне уснуть.
Я уже слышал о таком феномене раньше, поэтому вздрогнул.
— Ради всех нас, Диомед, я надеюсь, твои кости ошибутся, хотя бы на этот раз. Но зачем ты искал меня?
Он усмехнулся.
— Я знал, что Лис с Итаки не сможет уснуть, пока не почувствует плеск волны под своим кораблем. У меня к тебе есть разговор.
Положив руку ему на плечо, я повел его к своему шатру.
— Тогда давай поговорим. У меня есть вино и отличный треножник с огнем.
Мы уютно устроились с кубками в руках, поставив треножник между собой. В шатре было сумрачно и тепло, мы утопали в подушках, вино мы не стали разбавлять — в надежде, что оно поможет уснуть. Нас никто не должен был потревожить, но для большей уверенности я задернул занавес над входом в шатер.
— Одиссей, ты самый великий муж в этом походе, — со всей серьезностью начал он.
Я не смог удержаться от смеха.
— О нет! Это Агамемнон! А если не он, то Ахилл.
— Агамемнон? Этот твердолобый упрямец? Никогда! Может, заслуги и припишут ему, но только потому, что он верховный царь, а не потому, что он величайший из мужей. Ахилл — всего лишь юноша. О, я допускаю, он может стать великим! И он умен. Возможно, в будущем он и докажет свою мощь. Но сейчас он еще не прошел ни одного испытания. Кто знает? Не исключено, что при виде крови он подожмет хвост и помчится прочь.
Я улыбнулся.
— Только не Ахилл.
— Хорошо, согласен. Но он никогда не сможет стать самым великим мужем нашего войска, ибо это ты, Одиссей. Ты! Именно твоими стараниями, и ничьими больше, мы возьмем Трою.
— Ерунда, Диомед, — мягко возразил я. — Что мой ум сможет сделать за десять дней?
— Десять дней? — Он усмехнулся. — Клянусь Великой матерью, скорее уж десять лет! Это настоящая война, а не охота.
Он поставил пустой кубок на пол.
— Но не о войне я пришел говорить. Я пришел просить твоей помощи.
— Моей помощи? Ты искусный воин, Диомед, а не я!
— Нет-нет, это не имеет никакого отношения к полям битвы! Я пройду по ним с закрытыми глазами. Мне нужна твоя помощь в другом, Одиссей. Я хочу наблюдать за твоими действиями. Хочу понять, как ты смиряешь свой нрав.
Он наклонился вперед:
— Понимаешь, мне нужен человек, который следил бы за моим проклятым норовом и учил бы меня держать своего демона взаперти, вместо того чтобы позволять ему расхаживать на свободе в ущерб самому себе. Мне кажется, если я стану больше наблюдать за тобой, немного твоего хладнокровия перейдет ко мне.
Его простодушие меня растрогало.
— Тогда считай мой шатер своим, Диомед. Веди свои корабли рядом с моими, ставь свои войска рядом с моими в битве, будь со мной, куда бы я ни отправился. Каждому человеку нужен добрый друг, снисходительный к его слабостям. Это единственное лекарство от одиночества и тоски по дому.
Он протянул руку через яркие языки пламени, словно не замечая, что они лижут ему запястье. Мои пальцы обхватили его предплечье; так мы скрепили нашу дружбу, разделив одиночество друг друга и скрасив его тоску.