Песнь об Ахилле
Шрифт:
Я всегда думал, что жена для Одиссея была шуткой, выдумкой. Но его голос сейчас смягчился. Каждое слово падает медленно, словно исторгаемое из самых глубин.
— Для меня утешение думать, что мы с ней будем вместе в подземном мире. Что я встречу ее вновь там, если уж не в этой жизни. Я не хотел бы быть там без нее.
— У моего отца такой жены не было, — ответил Пирр.
Одиссей взглянул в бесстрастное лицо юноши. — Я сделал что мог, — сказал он. — Пусть запомнится хотя бы то, что я пытался.
Я запомнил.
Греки
Навестить его могилу приходят люди. Некоторые держатся поодаль, будто опасаются, что дух его поднимется и бросит им вызов. Другие останавливаются у подножия и рассматривают вырезанные на камне сцены из его жизни. Резьба сделана наспех, но довольно четка. Ахилл, убивающий Мемнона, убивающий Гектора, убивающий Пентезилею. И ничего, кроме смертей. Так должна выглядеть гробница Пирра. Неужели так его и запомнят?
Приходит Фетида. Я наблюдаю за ней, вижу, как увядает трава там, где она ступает. Давно я не испытывал к ней такой ненависти. Это она сотворила Пирра, и она же полюбила его больше, чем Ахилла.
Она смотрит на то, что вырезано на подножии гробницы, смерть за смертью. Тянется, словно хочет прикоснуться к ним. Этого я не могу вынести.
Фетида, говорю я.
Она отдергивает руку и исчезает.
Потом она приходит вновь. Фетида. Она не отвечает. Лишь стоит и смотрит на гробницу своего сына.
Я погребен здесь, в могиле твоего сына.
Она ничего не говорит. Ничего не делает. Она просто не слышит.
Приходит каждый день, садится на подножии гробницы, и я, кажется, ощущаю ее холод сквозь толщу земную, легкий жгучий запах соли. Мне не дано заставить ее уйти, но я могу ее ненавидеть.
Ты сказала, что Хирон его погубил. Ты богиня, ты холодна и ничего не знаешь. Это ты его погубила. Смотри, каким его теперь станут помнить. Убийца Гектора, убийца Троила. Будут помнить за то жестокое, что он сотворил в скорби.
Ее лицо словно сам камень. Неподвижно. Дни идут за днями.
Может, для богов это благо. Но разве есть слава в отбирании жизней? Мы столь легко умираем. И ты сделаешь из него еще одного Пирра? Пусть его история будет чем-то большим, чем череда смертей.
— Чем — большим? — спрашивает она.
И тут я понимаю, что не боюсь ее. Что еще она способна со мной сделать?
Возвращением тела Гектора Приаму, говорю я. Это должно вспоминаться.
Она надолго замолкает. — А еще?
Его искусство в игре на лире. Его прекрасный голос.
Она словно ждет.
Девушки. Он забирал их, чтоб им не пришлось страдать от рук других царей.
— Это сделал ты.
Почему ты не вместе с Пирром?
Что-то вспыхивает в
Я злорадствую. Отчего? Это почти приказ говорить.
— Убит сыном Агамемнона.
За что?
Она долго не отвечает. — Он похитил его невесту и обесчестил ее.
«Все, чего я захочу», — так сказал он Брисеиде. И этого сына ты предпочла Ахиллу?
Губы ее сжимаются. — Что еще ты помнишь?
Я соткан из памяти.
— Тогда говори.
Я готов ответить отказом. Но страдание по нему сильнее моего гнева. Я хочу говорить о чем-то бессмертном, божественном. Я хочу оживить его.
Сперва это странно. Я привык оберегать его от нее, храня его лишь для себя. Но воспоминания словно талые воды, прибывают быстрее, чем я успеваю удержать их. Они приходят не словами, но словно бы снами, поднимаются как запах влажной от дождя земли. Это, говорю я. Это и это. То, как сверкали его волосы под летним солнцем. Его лицо, когда он бежал. Его глаза, во время уроков отрешенные как глаза совы. Это и это, и вот это. Столь много этих радостных мгновений толпится передо мной.
Она закрывает глаза — кожа вокруг них цвета зимнего песка. Она слушает и тоже вспоминает.
Вспоминает, как стояла на берегу, с развевающимися волосами, черными и длинными как конский хвост. Свинцово-серые волны, разбивающиеся об скалы. Затем руки смертного, грубые, оставляющие отметины на ее гладкой коже. Царапающий песок и то, как разрывает изнутри. Боги, которые привязали ее к нему.
Она вспоминает, как ощутила в себе дитя, оно было точкой света во тьме ее чрева. Повторяет про себя пророчество, что прорекли три старухи: твой сын будет более велик, чем его отец.
Другим богам удалось подслушать это. Они знали, что могучие сыновья могли сделать с отцами — Зевсовы молнии все еще пахли опаленной плотью и отцеубийством. И они отдали ее смертному, стремясь обезопасить себя от могущества этого ребенка. Смешать с человеческой сущностью, преуменьшить.
Она возлагает руки на живот, ощущая, как он плавает внутри. Ее кровь делает его таким сильным.
Но все же недостаточно сильным. «Я смертный!» — кричит он ей, и лицо его бледно и смято.
Отчего ты не идешь к нему?
— Не могу, — боль в ее голосе, будто что-то рвется. — Я не могу идти в подземный мир. — Подземный мир, с его пещерным мраком и стенающими душами, где могут ходить лишь мертвые. — Вот все, что мне осталось, — говорит она, взгляд ее останавливается на обелиске. Вечность в камне.
Я воскрешаю в памяти мальчика, которого знал. Ахилл, усмехающийся, когда фиги мелькают в его руках. Его зеленые глаза, смеющиеся и глядящие на меня. Лови, говорит он. Ахилл, четко видный в голубизне неба, свесившийся с ветки, что протянулась над рекой. Тепло его сонного дыхания на моей щеке. «Если ты должен уйти, я уйду с тобой». Мои страхи забыты в золотой бухте его объятий.