Песнь пророка
Шрифт:
Жара висит в воздухе, разъедает спящий разум, липнет к снам, она на улице, босиком и в ночной рубашке, она должна поговорить с солдатами о своем сыне, стоит перед лошадью в истинных и глубоких цветах ночи, животное тепло греет руку, она узнает запах, но не лошади, а человека, голос принадлежит инспектору Джону Стэмпу, его глаза смотрят на нее сверху вниз. Вы пришли ко мне за правдой, говорит, позвольте я покажу вам правду. Он держит в руках зеркало, но лицо, которое она в нем видит, принадлежит не ей, а какой-то старой карге. Джон Стэмп убирает зеркало, и, когда она снова поднимает глаза, его руки пусты. Нельзя увидеть свое истинное «я», говорит он, ты можешь видеть только то, кем ты не являешься, или то, кем хочешь быть… Лошадь плавно отступает, поднимает голову и ржет, услышав за спиной какой-то стук. Реальность всегда перед тобой, но ты ее не видишь, может быть, дело не в выборе, увидеть реальность означало бы так глубоко закопаться внутрь, что на такой глубине тебе не выжить, если только не сможешь вовремя проснуться… Лошадь кланяется и удаляется, я забыла одеться, говорит она, смотрит вниз на свои босые ноги, мне холодно, нужно вернуться домой… Бейли стоит на пороге спальни и орет, пытаясь ее разбудить. Я не сплю, кричит она в ответ, слыша свист и сильную вибрацию, взрыв ровняет что-то с землей. Подбираются все ближе, говорит Бейли. Она боится подходить к окну и велит Бейли постоять на пороге. На пустой улице занимается ранний рассвет, на контрольно-пропускном пункте нет никого, не считая юнца, который одиноко стоит на перекрестке и выглядит так, словно ждет команды опустить оружие и идти в школу, рядом тормозит «тойота-лендкрузер». Машина останавливается, из нее выходят двое обвешанных оружием военных, они оставляют дверцы открытыми и окликают юнца. Бейли сидит на отцовской половине кровати и роется в тумбочке. Что это, спрашивает он, показывая туда, где Айлиш не разглядеть. Пожалуйста, положи на место, говорит она, мы должны снести вниз этот матрас. Она снимает одеяло и простыню и, пока они выталкивают матрас на лестницу, тихо разговаривает с Ларри, помнишь, как мы не могли запихнуть его в спальню и как веселились потом, она тянет матрас вниз по лестнице, но Бейли никак не может перетащить его через столбик, у него почти получается, но тут матрас выпрямляется и сбивает со стены фотографию в рамке, та пролетает мимо и приземляется на пол в прихожей. Айлиш придавило тяжестью, либо Бейли тянет слишком сильно, либо совсем не держит матрас, эй, ты там полегче, говорит она, не то уронишь меня с лестницы. Я тут ни при чем, отвечает Бейли, этот матрас сам себе на уме. Они вносят матрас в гостиную и ставят у окна, завеса черного дыма медленно поднимается над крышами, солдаты и автомобиль исчезли. Что ты задумала, спрашивает Бейли. Я решила, что лучше нам пока пожить внизу, надеюсь, бои не приблизятся, но спать пока будем здесь. Звонит ее телефон, и она бежит наверх. Папа, я так рада тебя слышать, целую вечность не могу до тебя дозвониться, у нас несколько дней перебои с электричеством, а как ты? Я только что был в саду, английский плющ заполонил все вокруг, это от соседа, он всё нарочно, в прошлом году я срезал плети, а плющ снова перелез через стены и крышу сарая и намерен задушить все мои посадки, я и звонил соседу, и стучал ему в дверь, но он не открывает, скажи, куда подевался секатор с длинной ручкой, опять ты взяла его без спроса? Айлиш задерживает дыхание, вызывая в памяти лицо, которое знала всю жизнь, но видит только искаженное отражение на воде. Пап, говорит она, я так волновалась, не знаю, когда я до тебя доберусь. Обо мне не волнуйся, говорит он, со мной все будет хорошо. О, вспомнила, он у меня в сарае. Что в сарае? Секатор, ты дал его мне, чтобы обрезать фуксию, послушай, ты уверен, что все в порядке, у тебя хватает еды, тебе что-нибудь нужно? Закончив разговор, она замечает на полу фотографию, лежащую тыльной стороной кверху. Поднимает ее и видит маленького Марка с поднятыми вверх большими пальцами, возникающего из жерла водяной горки. Рамка треснула, но стекло осталось целым, и она не может вспомнить, где была сделана фотография. Сен-Жан-де-Мон,
Быстрый холодный душ, неизвестно, через сколько дней снова удастся помыться, она велит Молли спускаться, запирает дверь, стиснув зубы, стоит перед холодной струей, становится под воду. Словно во сне, волосы остаются в руках, скользят по ногам, будто некое черное водяное растение, и, выйдя из душа, она выуживает их и смывает в унитаз. Внезапный быстрый обмен пушечными выстрелами, она подходит к окну, пытаясь выглянуть наружу, невозможно понять, далеко или близко, теплая голубизна неба над деревьями, сколько дней прошло с тех пор, как Молли завязала последнюю ленточку, должно быть недели две. Она ловит себя на том, что стоит перед Молли, уперев руки в боки. Я просила тебя спуститься, говорит она. Молли странно смотрит на нее и начинает орать, мы все умрем, мы все умрем. Айлиш выдергивает ее из постели, говоря, что с нее хватит, тащит Молли в ванную, включает душ, раздевает дочь и ставит под холодную воду, худенькое белое тело не сопротивляется, Молли лишь поднимает руку, прикрывая грудь. Ты не умрешь, я просто хочу, чтобы ты спустилась вниз, бои не дойдут до нашего дома. Айлиш заходит в душ, начинает торопливо обтирать Молли мочалкой, опускается на колени, чтобы вымыть дочери ноги, Молли дрожит, джинсы на коленях и рукава Айлиш промокли насквозь. Ты должна немедленно это прекратить, кого встретит твой отец, когда вернется, дочь, которую помнит, или чужого призрака? Она поднимает глаза и видит рассеянную улыбку дочери. Но папа не вернется, он не вернется, потому что он умер, разве ты не знала, разве они тебе не сказали, странно. Рука замирает, дыхание перехватывает, мочалка выпадает из рук, Айлиш медленно поднимается. Двумя пальцами она берет Молли за подбородок, приподнимая лицо, чтобы лучше видеть глаза, которые косят, избегая ее взгляда. Никогда больше так не говори, даже думать не смей, твой отец не умер, никто никогда такого не говорил, не знаю, кого ты наслушалась, но это неправда, правды не знает никто, ни ты, ни другие, ее просто неоткуда узнать. Все, что таилось внутри ее тела, что было заперто в сердце, выходит наружу через рыдания, руки дочери молотят по воздуху, Айлиш прижимает Молли к себе, шепчет на ухо, гладит по затылку. Мы в тоннеле, пути назад нет, нам придется идти, идти долго, чтобы выйти на свет с другой стороны. Она намыливает волосы Молли, мягко массирует голову, пальцами ощущая, что творится у дочери в голове, ее мысли о жизни, разум был так переполнен этим миром, но мир ушел, пролился слезами из глаз. Она вытирает Молли желтым полотенцем, затем оборачивает полотенце вокруг дочери и усаживает ее на стул. Помнишь, как ты раньше говорила про хоккей, что не бывает проигрыша, ты либо учишься, либо выигрываешь, так вот сейчас мы учимся, и мне очень нужно, чтобы ты ко мне вернулась, я никогда еще так сильно в тебе не нуждалась. Молли поднимает лицо, пустое, беззащитное, боль ушла, и в необитаемом теле остался только взгляд, только шепот. Но если он не умер, откуда это чувство, почему я чувствую это в груди весь день, и когда сплю, и когда просыпаюсь среди ночи, словно что-то внутри меня умирает, и мне страшно, что это папа, который живет в моем сердце, и больше всего на свете я боюсь, что это чувство умрет навсегда, и я так сильно хочу сохранить папу в сердце, но не знаю как. Айлиш хочет взять Молли за руки, но та отстраняется. Прошлой ночью мне приснилось, что он вернулся, было девять вечера, он просто вошел в дверь, скинул ботинки, надел тапочки, оказывается, все это время он провел на работе, просто не мог найти телефон, все оказалось так просто, он поужинал, сел на диван рядом со мной, обнял меня, и тут я проснулась. Айлиш гладит Молли по руке, смотрит в ее широко распахнутые глаза, пораженная тяжестью, которая лежит на сердце у дочери, видит, как ее сердечко трепещет в глубине горла. Твой отец всегда рядом с тобой, даже если его нет, в этом смысл твоего сна, он пришел к тебе, чтобы напомнить, что он всегда рядом, потому что живет в твоем сердце, и сейчас он здесь, обнимает тебя и всегда будет здесь, потому что любовь, которую мы получаем в детстве, остается с нами навсегда, а твой отец любит тебя так сильно, что его любовь нельзя ни отнять, ни стереть, пожалуйста, не требуй объяснений, ты просто должна верить, что это правда, потому что это она и есть, таков закон человеческого сердца.
Она выныривает из сна во тьму гостиной, не уверенная, что спала. На телефоне двадцать минут второго, Молли прижимается к ней сбоку, Бейли спит на матрасе рядом, детская кроватка придвинута к стене. Обстрелы продолжались столько дней подряд, что теперь, ночью, когда они прекратились, тело отказывается верить тишине, нервные окончания покалывает, стучит где-то в черепе. Она переворачивается к Молли, вдыхая аромат жасмина, исходящий от ее волос, чувствуя по дыханию дочери, что ее разум успокоился, протянуть руку, выдернуть ужас с корнем, а после приласкать, возвращая разуму прежнюю форму. Что-то всплывает из тьмы сознания, она замирает, отворачивается от Молли, встает и идет на кухню. На небе астрономические сумерки, она наблюдает за деревьями, чьи корни глубоко ушли в землю, думая, что когда-нибудь все наладится и снова будут слышны высокие радостные голоса, шорох ног, ищущих тапочки, шелест велосипедных колес во дворе. Она наблюдает, как вспышка пронзает небо, словно биолюминесцентная рыба рассеянно проплывает в океанской глубине, и снова сталкивается с мыслью, которую оставила в соседней комнате, но мысль последовала за ней на кухню и сейчас стоит перед ней, но Айлиш не хочет к ней прислушиваться, настойчивая мысль, что ее сын помогает разрушать их жизнь и что он не вернется, пока все вокруг не будет разрушено. Она просыпается посреди канонады, ребенок стоит в кроватке и зовет маму, она берет его на руки, шикает, укачивает, непроизвольно сжимая лопатки, когда взрыв раздается поблизости, дети спят посреди этого грохота, словно опоенные. Рассвет проникает в дом через кухонное окно, освещая детей, спящих на полу, там, где раньше был журнальный столик, теперь он придвинут к стене, и поверх учебников стоят тарелки и чашки от вчерашнего ужина. Слышно, как в наступившем затишье перекликаются мужские голоса, и на миг она воображает, что это разжиревшие мужчины воскресным утром играют в футбол, требуя передачу, но вступает другой голос, и у нее перехватывает дыхание, пока она слушает монотонное бормотание офицера правительственных войск, говорящего в мегафон. Его слышит вся округа, с таким же успехом он мог бы вещать в супермаркете, объявляя о снижении цен на мясо. Мы ищем вас, и когда найдем — установим ваши личности, а установив личности, доберемся и до ваших семей. Разрывается снаряд, морща землю, и голос пропадает. Она приказывает себе вдохнуть, ложится рядом с Бейли и пытается уснуть, но получается плохо, затем, вероятно, проваливается в дрему, потому что, открыв глаза, видит, что Бейли нет в гостиной, нет его и на кухне, он поднялся наверх и заперся в ванной. Спускайся немедленно, кричит она, сколько раз тебе говорить, чтобы ты не поднимался наверх? С Беном на руках она идет за Бейли, колотит в дверь, открывай немедленно. Слышит, как он пытается спустить воду в унитазе, Бейли отпирает дверь и встречает ее смущенным взглядом, затем указывает на бачок. Не смывается, говорит он, и в кране тоже нет холодной воды. Она смотрит на раковину, словно не верит. Сколько раз тебе говорить, чтобы ты не поднимался наверх, если приспичит, на кухне стоит ведро. Бейли хмуро отворачивается от нее, словно она в чем-то перед ним провинилась. Незачем так орать, говорит он, я забыл, лучше в крапиву срать садиться, чем на чертовой кухне. Она смотрит, как он спускается по лестнице, ведя рукой по перилам, проверяет кран в раковине, на кухне воды тоже нет, она запаслась водой в пластиковых бутылях, но надолго ее не хватит. Они поджаривают хлеб на газовом камине в гостиной и смотрят мультики на ноутбуке. Бейли разглядывает остывший тост, который не съела Молли, тянется к нему, и тост исчезает в мгновение ока. Айлиш слушает репортаж по радио, правительственные войска отступают, говорит она, повстанцы продвинулись с южных окраин до самого канала. В полдень Бейли осторожно прикасается пальцем к ее запястью. Ты слышишь, похоже, стрельба стихла. Они едят холодный обед из тунца, оливкового масла и хлеба, не веря тишине, которая продолжается и после полудня, тишина уплотняется, становится тревожно, тишина набирает силу, это тишина перед возобновлением стрельбы, тишина перед тем, как волк, до времени затаившийся, постучит в домик с соломенной крышей. Она велит детям помолчать, прислушиваясь к шуму двигателя на улице, слышны мужские голоса, она откидывает матрас, но из окна ничего не видать, а наверх подниматься не хочется, воздух дрожит, когда она выглядывает из-за шторы в своей спальне и видит двух небритых мужчин рядом с грузовым пикапом «ниссан», который стоит у контрольно-пропускного пункта. Мужчина в импровизированном боевом снаряжении, коричневых беговых кроссовках и с штурмовой винтовкой на груди, кажется, пытается поймать сигнал телефона, другой в футболке, джинсах и с винтовкой на плече поднимает бейсболку, чтобы почесать затылок. Навострив уши, джек-рассел-терьер наблюдает из окна через дорогу, как на улице появляются четверо вооруженных мужчин с покрытыми пылью и грязью лицами в пестрой смеси гражданской одежды и армейской формы. Они начинают разбирать контрольно-пропускной пункт, оттаскивая мешки с песком к обочине и складывая их штабелями, беззубый бывший торчок снова здесь, предлагает сигареты и помощь в разборке блокпоста, который помогал возводить. Значит, свобода, думает она, но сердце не может освободиться, наблюдая за повстанцами, она не чувствует радости, скорее облегчение, и даже не облегчение, а глубочайший страх, холод, который пронизывает насквозь, мысль, которая окружает все остальные мысли: что, если ее муж и сын не вернутся? Наблюдая за этими мужчинами, как они закуривают и пытаются поймать сигнал, она испытывает отвращение, видя не людей, но тени, бравирующие днем, рожденным из тьмы, смертью положившие смерти конец. Как быстро пропали флаги с окон, не осталось ни одного. Спустя полчаса солдаты уходят, дорога свободна, и люди высыпают из домов. Джерри Бреннан подметает двор, огромный лысеющий мужчина в ярко-розовой футболке стоит рядом с пуделем, задравшим на дерево лапу. Я хочу наружу, говорит Бейли, заметив идущего по улице подростка, хочу выйти и купить мороженого.
Глава 7
Бои прокатились по Коннелл-роуд, словно свирепый водный поток, превратив стены и фасады в щебень, корпус мини-автобуса «тойота», сгоревший до костяного цвета, валяется на обочине, словно выброшенный приливом, асфальт в оспинах и комьях грязи. Она рассказывает об этом Ларри, который отказывается верить, бизнес-центр у главной дороги так и не перестал дымиться, бетонная крошка лежит на листьях, на испещренных пулевой сыпью кузовах машин с выбитыми стеклами, в воздухе еще висит белая пыль и, кажется, до сих пор оседает на непокоренный платан возле школы, опаленный до половины высоты, словно какой-то вандал пытался его поджечь. Окна вдоль улицы заклеены мусорными пакетами и пленкой, а пожилой мужчина заколачивает фанерой эркерное окно мини-гостиницы, улица выглядит как два места сразу, будто фильм про чужую войну крутят поверх городского пейзажа, летние цвета слились с мельканием пепельных оттенков разрушения. Неизвестно, сколько придется простоять в очереди к цистерне с водой, они стоят вместе с Бейли, наблюдая за людьми, размахивающими канистрами и прочими емкостями, за детьми, играющими в косых лучах закатного солнца. Она говорит, наших пластиковых бутылей недостаточно, нужно найти что-нибудь посерьезнее. Это ложное ощущение мирного города, жужжание газонокосилки как воплощенная мечта о лете, птицы, пирующие в садах, люди вокруг говорят об инфляции, цены взлетели в десять-двадцать раз, в конце улицы есть человек, который за десятку зарядит ваш телефон от своего генератора, и, когда появляется электричество, боишься включать свет, неизвестно, какой счет тебе потом выставят, если так пойдет и дальше, деньги скоро обесценятся. Мимо проезжает грузовик с повстанцами, она ищет среди них лицо Марка, разглядывает повстанцев, охраняющих цистерну, представляя среди них сына, как он болтает, курит, пялится в телефон, они выглядят довольными собой, недавние служащие всех мастей, студенты, стажеры, безработные, в мгновение ока привыкшие проливать кровь. Бейли хочет знать, почему Марк не звонит, мы должны были получить от него весточку. Она разглядывает лицо сына, замечает, что мягкие волоски над верхней губой начинают густеть, и у нее не хватает духу сказать ему, что их нужно сбрить, не материнское это дело — Ларри или Марк скажут ему потом. Не знаю, отвечает она, я уже ничего не знаю, возможно, мы еще долго о нем не услышим, бои продолжаются в разных частях страны, может быть, звонить на мой номер все еще опасно, мы же не знаем, кто нас прослушивает, будь добр, подставь плечо, мне что-то попало в ботинок. Она опирается на Бейли, стаскивает ботинок, ощупывает носок, это даже не камешек, а его зерно, семечко, медленно прорастающее в острый камень, она выворачивает носок, стряхивает, проверяет ногу, семечка больше нет, но стоит ей наклониться, и оно снова там, на подушечке стопы.
Город оживает перед ней, пока она крутит педали старого велосипеда Бетти Бреннан, осколки стекла, сверкающие среди обломков, разметало по обочинам. Как быстро появились плакаты на рекламных щитах вдоль автобусных маршрутов, листки, написанные от руки или распечатанные на принтере, фотографии арестованных мужчин и женщин, вы спокойно спите в своей постели, просыпаетесь, а в комнате сотрудники ГСНБ, просят вас одеться, готовы помочь в поисках обуви. Она изучает лица на каждом плакате, шепчет имена, пожалуйста, помогите нам найти брата, вы не видели нашего друга, наша любимая мама исчезла, сын пропал без вести… Над городом висит вертолет, когда она слезает с велосипеда и катит его к отцовскому дому, шепча слова благодарности, все так, как должно быть, входная дверь закрыта, собака внутри, все совсем не так, как она себе представляла. Она распахивает настежь облупившуюся калитку, вкатывает велосипед, бросая взгляд через дорогу и делая вид, что не замечает миссис Талли, которая дежурит у окна, горшечные и висячие цветы на веранде ни живы ни мертвы вот уже двадцать лет. Она стоит перед дверью, когда ее окликают, миссис Талли подошла к калитке и машет рукой. Привет, Айлиш, я просто хотела узнать, все ли в порядке с твоим отцом, я видела, как на днях он вышел с поводком в руке, но без собаки, просто волоча за собой ошейник. Открыв дверь, она кричит, пап, это я, Айлиш. Вкатывая велосипед, чует запах собаки, но запах сигарет пропал, из кухни гавкает Спенсер. Улыбка на лице мужчины, который входит в гостиную, принадлежит ее отцу, хотя седая борода — кому-то другому. Мне нравится твой новый образ, говорит она, выглядишь очень благородно. А мне вовсе нет, чертова штука, как там ее, отвечает он, показывая на лицо, я не могу ее включить, где ты взяла велосипед? Нужно, чтобы кто-нибудь глянул звездочку, передача соскальзывает, я должна вернуться до комендантского часа, дети остались дома одни, я прошла два повстанческих блокпоста, на третьем мне велели разворачиваться, и тогда я просто их объехала, придумывают правила на ходу, ничем не лучше режима, по району разъезжает фургон с мегафоном, зачитывает длиннющий список ограничений, никому не разрешается выходить после семи вечера. Ты, наверное, хочешь чаю, говорит Саймон, у меня нет молока, электричество то включается, то выключается, но по крайней мере у меня есть газ. По крайней мере у тебя есть вода в кране, отзывается она и внимательно разглядывает отца, стопки грязной посуды на столе и в раковине, замечает, что он научился обходиться без ножей и вилок, тарелок и чашек, смотрит на его ладони, словно он из них пьет. Зачем ты зажег плиту, на дворе лето, говорит она. На лице отца удивление, затем Саймон переводит взгляд на собаку. Солнце совсем не греет, отвечает он, я чувствую сырость в ногах, знаешь, что учудил на днях этот чертов пес? Убежал от меня в парке, только что был на поводке, и вот его нет, а когда я вернулся домой, сидел в саду в ожидании ужина, думает, тут ему пятизвездочный отель. С грустью и удивлением она наблюдает за отцом, старый командир на посту, не сдающийся разум, храбро взирающий на мир, который расползается перед глазами. Спенсер угрюмо разглядывает их обоих, жмурится и укладывает морду на лапы. У чая привкус плесени, она моет посуду, убирает со стола, через плечо разговаривая с Саймоном. Мне следовало догадаться, что миссис Тафт больше не приходит, сейчас невозможно найти помощницу, ты бы лучше переехал к нам, не пришлось бы ни о чем заботиться, убирать посуду после еды, жил бы в свое удовольствие, пока это не закончится, да и мужчина в доме нам бы не помешал. Она по-прежнему крадет мои вещи, говорит он. Папа, уборщица не приходила несколько недель, мне действительно нужна твоя помощь, не понимаю, как ты справляешься в одиночку, супермаркеты закрыты, за продуктами приходится стоять в очередях часами, проще жить под одной крышей, я могу вызвать такси, еще остались одно или два, соберем сумку, и сегодня же ты к нам переедешь. А ты ей заплатила, спрашивает он. Кому? Миссис Тафт, ты перестала ей платить, отсюда и проблемы. Папа, конечно, я ей заплатила, ты должен ко мне прислушаться, сейчас трудно передвигаться по городу, дорог нет, везде блокпосты, ситуация постоянно меняется, возможно, я какое-то время не смогу тебя навещать… Я уже сказал, я в полном порядке, верно, Спенсер? В твоем доме я буду только обузой, у меня есть припасы, давай сменим тему, а то ты прямо как твоя мать.
Незнакомая женщина сидит на кухне, Молли вскакивает со стула, пытаясь жестами объяснить, что не виновата, пока Айлиш вкатывает велосипед. Женщина поворачивается и встречает ее серьезным взглядом зеленых глаз. Миссис Стэк, говорит она, мне нужно с вами поговорить. Айлиш оставляет велосипед на заднем дворе, подходит к раковине, моет руки в тазу. Что-то в доме подозрительно тихо, замечает она, оборачиваясь к Молли, твой брат наверху? Бейли вышел час назад, когда я укладывала Бена спать, я не знаю, куда он пошел. Кажется, я велела вам обоим не выходить из дома. Молли пожимает плечами и отводит взгляд, пока Айлиш вытирает руки о джинсы, затем кивком показывает Молли на стеклянную дверь, закрывает за ней и выпрямляет спину. Вы пришли из-за моего сына? Легкая улыбка, красивые руки и ногти, уверенные манеры городской жительницы. Меня прислала ваша сестра. Айне? Я боялась, вы принесли новости о сыне, кофе у меня нет, но могу заварить чай. Она кивает на походную печку с кастрюлькой, незнакомка с улыбкой отказывается. Тень подслушивающей Молли маячит под дверью. Давайте выйдем на воздух, говорит Айлиш, жестом приглашая гостью следовать за собой. Они выходят под тень деревьев, молодая женщина тянется к ленточке, дотрагивается и отпускает. Здесь нас никто не услышит, говорит Айлиш, вы не назвали вашего имени. Я состою в маленькой организации, вам незачем знать, кто мы такие, нас нанимают люди вроде вашей сестры, живущие за границей, которые могут и хотят помочь своим близким. Молодая женщина окидывает взглядом задние фасады домов, выходящие в сад, лезет в карман пальто, достает большой желтый конверт и пачку свернутых в трубочку банкнот, перехваченных резинкой. Не потеряйте этот документ, это письмо с подписью высокопоставленного
Они сплелись между сном и бодрствованием, ее рука обнимает его за талию, Ларри просыпается, что-то шепчет и, когда она открывает глаза, стоит у постели, тихо качая головой, а в глазах застыла печаль. Почему ты качаешь головой, спрашивает она, глядя, как он идет к двери, свет из прихожей падает ему на лицо, и она будто не узнает его, это и Ларри, и кто-то другой, опустошенный возрастом и горем, а когда она снова смотрит на дверь, его уже нет. Она просыпается, вялая и потерянная, думая о том, что хотела ему сказать, как ты смеешь являться ко мне во сне, словно ты мертв. Она плачет, когда заходит на кухню, достает стакан из раковины и по привычке открывает пустой кран. Каким чужим и все же знакомым кажется мир в синеватых рассветных тенях, дождь шепчет в кронах, древний дождь говорит с местом, где капал всегда, вишни, уходящие в землю корнями, полоски света — ленточки за каждую неделю, что его с ними нет. Янтарный свет заполняет окно спальни в доме напротив, она наблюдает, как свет перемещается в ванную, кто-то встал, как будто ему на работу, вы идете в ванную, брызгаете водой на лицо, чистите зубы, варите кофе, расталкиваете детей, собираете их в школу, так и живем. Когда дети просыпаются, Айлиш говорит, что нужно продолжать занятия, школы скоро откроются, нельзя отставать. Молли нравится заниматься в одиночку, зато Бейли приходится заставлять, она сидит над ним некоторое время, потом говорит, что должна пройти через блокпост за припасами. Подгузники, говорит Бейли, не забудь подгузники и детские влажные салфетки, туалетную бумагу и шоколад, а еще батарейки в фонаре скоро совсем разрядятся. Она идет к блокпосту в районе Долфинс-Барн, вереница двухэтажных автобусов припаркована вдоль канала, прикрывая повстанцев от снайперского огня. Стоит в очереди перед Камак-бридж, наблюдая, как люди перемещаются взад-вперед по ничейной земле с тачками, тележками и чемоданами, повстанцы требуют у возвращающихся с той стороны предъявлять товар, все должно быть распаковано, и пожилая женщина с иссиня-черными волосами вскидывает руки и начинает орать на повстанцев, не выпуская сумку из рук, пока один из них не выдергивает сумку, и оттуда выскакивает взъерошенная курица, и женщина устремляется вслед за ней по дороге. Айлиш подносит удостоверение к глазам за стеклами солнцезащитных очков, равнодушный голос спрашивает, зачем она переходит мост, над головой гул военного самолета. На светофоре висит объявление, предупреждающее о снайперах, и она спешит пересечь мост, вглядываясь в окна многоэтажки, наблюдающей за происходящим с дальнего перекрестка, это чувство, будто стоишь перед кем-то, наделенным властью казнить и миловать. Женщина постарше, запыхавшись, подходит к ней и начинает говорить хриплым голосом, словно обращается к старой знакомой. Слава богу, сегодня тихо, у меня мать в многоэтажке Оливер-Бонд-Флэтс, боится выходить на улицу, храни ее Господь, всю неделю такая давка, слишком много людей, а у вас кто? Даже не взглянув на нее, Айлиш всматривается в правительственный блокпост в двухстах метрах за мостом, бетонные блоки, мешки с песком, низко висящий национальный флаг на шесте, она видит велосипедиста, который, пригнув голову, огибает одинокий ботинок, похожий на вишневые сапожки, хранящиеся у Айлиш в шкафу и ни разу не надетые, молодая женщина толкает коляску с мешком риса, пожилая с распухшими лодыжками тянет клетчатую тележку, старик опирается на палочку, впереди семенит охотничья собака-лёрчер [3] без поводка. Айлиш проходит мимо слетевшего с чьей-то ноги вишневого ботинка на дюймовом каблуке и видит, что молния осталась нерасстегнутой.
3
Лёрчер — помесь борзой с другими породами (шотландский колли, шелти, бордер-колли и т. п.), также известная как «браконьерская собака».
В гостиной Саймон ругает телевизор, пока она выкладывает на кухонный стол припасы из рюкзака, затем встает перед ним, уперев руки в боки. Давай побрею тебе бороду, говорит она, если хочешь, прямо здесь. Айлиш поднимается наверх за полотенцем, открывает шкафчик в ванной, находит баллончик с пеной для бритья, пластмассовую синюю бритву и недокуренную пачку сигарет, которую сует в карман. Саймон ждет на стуле, разложив руки на коленях, растопырив пальцы, заросшие темной пляжной травой, шумно выдыхает, когда она поднимает его подбородок и изучает лицо, две поляны, покрытые снегом, выпавшим на древнюю землю, ей еще не приходилось брить мужчину. Это долго не продлится, говорит он, это прекращение огня, ты слышала новости, лгут на каждом шагу, держат нас за дураков, сегодня говорят, что за сутки повстанцы нарушили режим прекращения огня двадцать восемь раз, множество снарядов и мин выпущено по нашим позициям, ля-ля-ля, но ты же сама слышишь, повстанцы молчат уже несколько дней, не считая редких выстрелов из винтовок, помяни мое слово, режим готов атаковать… Папа, говорит она, придерживая его челюсть рукой, если не будешь сидеть тихо, у меня ничего не получится, не будут они нарушать режим прекращения огня, побоятся санкций, все хотят, чтобы это поскорее закончилось. Борода сражается с бритвой, дорожка гладкой кожи растет с бесконечно малой скоростью. Тот высокий парень, что заходил вчера, хорошенько порылся там, наверху. Бритва замирает у нее в руке, она кладет ее в миску с водой и берет отца за руку. Что за парень, пап? Сама знаешь. Саймон недобро косится на нее, словно Айлиш в чем-то провинилась. Папа, почем мне знать, о ком ты говоришь? Высокий парень, один из твоих. Моих? Один из твоих внуков, что ли? Это вряд ли. Да, говорит Саймон, это он и заходил около трех. И что ему было нужно наверху? Она смотрит, как Саймон закрывает глаза, ее взгляд проникает сквозь полупрозрачную кожу век, в его разум, она вытряхнет правду из его черепа, заставит отца вспомнить. Айлиш опускает бритву в воду, с силой проводит лезвием по лицу, рука Саймона протестующе поднимается, капля крови катится по подбородку. Ты говоришь о Марке, спрашивает она, ее голос срывается, Айлиш невидящим взглядом обводит комнату, останавливаясь на стульях вокруг стола. И как ты понял, что это Марк, постой, сейчас достану салфетку. А кто еще это мог быть, отвечает Саймон, я спросил, ты один из сыновей Айлиш, он ответил, что да, потом вошел и сказал, что хочет помочь. Хочет помочь, повторяет она, помочь с чем? Не знаю, с тем или с этим, сказал, что хочет помочь с садом. Она выходит на кухню, набирает пригоршню холодной воды, подносит ее к лицу, стоит у двери на веранду, разглядывает подстриженную живую изгородь, недавно прополотые клумбы, видит Марка, как прошлым летом тот стоял в саду в рабочей одежде. Приклеив клочок салфетки к отцовскому лицу, продолжает брить вокруг полуулыбки, и он закрывает глаза. Она что-то ему говорит, замечает, что он уснул, под ее рукой гладкий подбородок, она вытирает полотенцем розовую кожу. Айлиш выходит в коридор, снимает с вешалки его пальто, расстегивает у ворота, возвращается в гостиную, садится в материнское кресло, достает из кармана белый ярлычок, на котором написаны его имя, адрес и номер ее телефона, и пришивает ярлычок к лацкану. Прислушивается к пустому дому, различая голоса наверху, мать зовет их обедать, шаги гремят по лестнице, огонь тикает, будто обезумевшие часы, будто разговаривает со временем, поленья выплевывают время, запасенное в дровах, Айлиш размышляет, что время одновременно сложение и вычитание, время прибавляет следующий день, отнимая от того, что осталось, спящий медленно дышит. Это тело дышит разумом, это сердце будет биться в груди мужчины до тех пор, пока он не потерпит окончательное поражение, и она ловит себя на том, что тянется к его руке, шепчет, ты у меня лучший на свете.
Тихо ступая, она подходит к передней двери, открыв ее, выдвигает и фиксирует задвижку, уже на крыльце зажигает сигарету. Сумерки переходят в ночь, легкий дождь пятнает дорожку, по улице, игнорируя комендантский час, движется фигура. Она видит сгорбленную спину подростка, оба одновременно затягиваются, подросток прикрывает сигарету ладонью. Он проходит мимо, но спустя мгновение она слышит, как из-за угла выезжает джип, она вжимается в стену, видит на переднем сиденье двух патрульных повстанцев, наблюдает, как мигающие подфарники отражаются в соседских окнах, когда автомобиль тормозит. Айлиш идет к калитке, шепотом приказывая мальчишке бежать, однако он оборачивается лицом к джипу, двое мужчин окружают его, он пожимает плечами, повстанец хватает его за руку, разворачивает и толкает к машине, чтобы надеть наручники. Закатав рукава, Айлиш выскакивает за калитку с криком, что вы делаете с моим сыном? Ей удается застать их врасплох, руки, державшие подростка, разжимаются, повстанец разворачивается, встречая ее взглядом, который она не может прочесть в темноте. Теперь она не какая-то прохожая тетка с улицы, Айлиш обретает ту ипостась, в которой она совершенна, меч в устах, этот мальчишка — ее сын, она хватает его за рукав и встряхивает, я же велела тебе не выходить на улицу во время комендантского часа, а ну марш домой. Она встала между подростком и двумя мужчинами и теперь подталкивает его в спину, раскинув руки и заслоняя пути к отступлению. Мне очень жаль, я знаю, что сейчас комендантский час, но у моего малыша режутся зубки, за всеми не уследишь, а этот решил, что может шляться по улицам, когда ему вздумается, обещаю, больше такое не повторится. Фальшивое спокойствие улицы, ледяной изучающий взгляд, потрескивание рации в джипе. Боясь, что подросток пройдет мимо, она оборачивается и кричит, подожди меня внутри. Патрульные больше не видят его, и она складывает руки на груди, один из повстанцев откашливается и говорит с мягким городским акцентом. Считайте, что вам повезло, если я еще раз увижу вашего сына на улице, я его заберу, вам ясно? Она встречает его взгляд с кислой миной. Вы спрашиваете, ясно ли мне, да, ясно, вы тоже кое-что для себя уясните, мой старший сын ушел из дома, чтобы бороться с властью, а я стою посреди улицы, и вы мне угрожаете, мы хотели падения режима, но нам не нужна все та же старая дрянь в новом коленкоре, больше мне нечего вам сказать. Она идет по улице, прислушиваясь к работающему на холостом ходу двигателю, наверняка патрульные наблюдают, как она берет подростка за локоть и заводит в дом. Входная дверь за ними захлопывается, и она толкает подростка на кухню, Молли и Бейли отрываются от компьютеров, они хотят знать, что происходит. Она велит подростку сесть на стул, он и вправду совсем юнец, нахохлившийся и дерганый, словно его собираются бить. Теперь она видит, что он не может быть ее сыном, бегающие глаза, грубые манеры юнца из многоэтажки, она выходит в гостиную и разглядывает улицу сквозь жалюзи. Посиди тут немного, прежде чем уйти, они сделают еще круг. Что-то неприятное проступает в лице юнца, он подходит к раковине, плюет в нее и с обиженным видом разворачивается. Зачем вы влезли, тетя, говорит он, я собирался от них удрать.
Грохот взрывов, когда она чистит зубы на кухне, шок от каждой детонации, раскалывающей ночную тишину, рука скользит к сердцу, сжимаясь в кулак. Опустив глаза, она видит в раковине зубную щетку, видит, как надежда ускользает из рук, надежда, которую дурак, заблудившийся в необъятной пустоте, пытается удержать, словно воду в ладонях, она чувствует, что Бейли подошел к стеклянной двери у нее за спиной. Последний снаряд был реактивным, говорит он, и она оборачивается, слыша в его голосе удовлетворение от собственной осведомленности, видя его безголовым в темноте, одна футболка, и длинные белые ноги торчат их трусов. Откуда ты знаешь, спрашивает она, тряся головой, и снова отворачивается к окну, церковный колокол отбивает час в синеватой летней тьме, за ним еле слышен другой колокол, бьющий вне времени, словно эхо первого, и снова глухой грохот нового взрыва. Эта ярость, которую она не может выжать из стиснутых рук, эта тоска, охватывающая ее, когда она закрывает окно и возвращается в гостиную, тяжесть, которая так сдавила грудь, что Айлиш с трудом передвигает ноги, она опирается на стол рукой, закрывает глаза, делает глубокий вдох, у нее замерзли ноги, и она не помнит, где оставила тапочки, только что были здесь. Тапочки прячутся под одеялом, а снаряды все продолжают падать на город с медленным, ровным боем военного барабана. Она говорит детям, что бояться нечего, что режим стреляет по позициям повстанцев, и сама в это не верит. Всякий раз, когда рвется снаряд, Молли издает странный горловой звук. Бен проснулся и хочет выбраться из кроватки. Айлиш включает радиоприемник и ждет международных новостей, но в новостях нет ничего о том, что у них творится. Она говорит детям, что скоро все закончится, ничто не может продолжаться вечно, утром я перейду через блокпост на правительственную сторону и куплю еды, может быть, сумею раздобыть немного шоколада. Еще один взрыв, теперь ближе, и Молли снова издает горлом звук, на сей раз протяжнее, словно вступительная нота древнего сурового плача, она ищет материнскую руку под одеялом, и Айлиш сжимает руку дочери, сознавая, что лжет своим детям, лжет, потому что ей нечего им предложить, ни утешения, ни помощи, только ложь, недомолвки и отвлекающие байки, она рассказывает им истории из своего детства, которые они слышали не раз, о том, как ее сестра свалилась с дерева, но сломала не спину, а задницу, и ей пришлось несколько недель сидеть на резиновом кольце, о том, как их беременную прабабушку ударило молнией и швырнуло через весь двор, но она осталась невредимой, зато дедушка родился со шрамом за ухом. В два часа ночи обстрел попадает в международные новости, правительственные войска начали стратегическое наступление на позиции повстанцев, наступление на сон, на святилище ночи, хочется закрыть глаза и найти дверь в утро, но вместо этого перед ней могильная тьма, она видит, что ночь погребла их под собой и дом рушится им на головы. Раздается равномерный треск, который не прекращается ни на минуту, правая рука Айлиш начинает дрожать, она держит ее левой, прячет под одеялом, видя перед собой лица мужчин, обстреливающих из минометов и ракетных установок их дома, понимающих, что шлют смерть на головы друзей и родных, видя мужчин, которых не раз встречала на улице. Бен снова просыпается с криком и не унимается, его сердитое дыхание у нее на руке, когда она засовывает палец ему в рот, нащупывая десну, у страдальца шатается зуб, но у нее нет обезболивающего. Большим пальцем Айлиш обводит его подбородок, спрашивая себя, чтo ребенок его возраста знает о мире, запах страха на ее теле, малыш растет с этим запахом, от которого нельзя избавиться, который нельзя заглушить, ребенок впитывает материнскую травму и хранит в своем теле на будущее, а когда взрослеет, выплескивает на окружающих ужас и слепую тревогу, и сейчас Айлиш держит на руках раненого мужчину. Ровный бой военного барабана, ровная череда взрывов, на некоторое время артобстрел удаляется, словно грозовая туча уходит в море, по радио никаких новостей, и она выключает приемник. Молли и Бейли спят, сирены во тьме и лай собак, Бен вздрагивает, как будто, чтобы заснуть, ему нужно сбросить ее страх. Айлиш закрывает глаза и видит отца, одного в пустом доме, пес скребется в стеклянную дверь, отец лежит под лестницей, спит с открытым ртом, он врос в землю, словно скала, Айлиш видит, что земли, моря, гор и озер больше нет, мир превратился в зияющую тьму, есть только смерть, которая спускается с небес, смерть, которая хочет взорвать сон, и поэтому Айлиш боится закрывать глаза.