Песнь Ухуры
Шрифт:
Хвост Яркого Пятна обвил запястье Эван.
– Лейтенант Ухура изменила твою песню, – сказала она. – Ты разозлилась не на это?
– Изменила мою песню, – безразлично сказала Вилсон. Она положила свою руку на кончик хвоста Яркого Пятна.
– Ребенок на вершине дерева, – объяснила cиваоанка. Она кивнула на Ухуру.
«Колыбельная для ребенка», – подумал Кирк… колыбельная, которую Ухура сейчас пела Чехову. Эван Вилсон немного нахмурилась.
– Она поет ее не настолько по-другому, Яркое Пятно. Я бы вряд ли сравнила это с таким изменением,
Несчастье сказала:
– Яркое Пятно глухая. – По крайней мере, это прозвучало именно так, когда прошло через универсальный переводчик.
Ухура объяснила:
– Сиваоанское слово не так легко передать. Она имеет в виду, что у Яркого Пятна есть один дефект или то, что cиваоанцы считают дефектом… у нее нет абсолютного музыкального слуха.
– Под другими понимается она, – начала Эван, кивая в сторону Несчастья. А Спок заметил:
– Наличие определенного термина для отсутствия какого-нибудь качества говорит о редкости этого явления.
– Да, – подтвердила Ухура. – У всех остальных абсолютный слух.
– Абсолютный слух, абсолютная память, – сказала Эван, уставившись на Спока, затем внезапно дернула головой назад и посмотрела на Ухуру. Найета, – у тебя тоже абсолютный слух, не так ли?
Все еще гладя лоб Чехова, Ухура кивнула.
Эван Вилсон вдруг начало трясти, и затем дрожь успокоилась так же внезапно, как и началась. Обеспокоенный этим, Кирк окликнул ее:
– Эван?… – но она заставила его замолчать, нетерпеливо махнув рукой. Кирк обменялся озабоченными взглядами со Споком.
Неожиданно Вилсон резко подняла голову и уставилась на Спока.
– Абсолютный слух, абсолютная память, – медленно начала она. – И ничего не меняется.
– Это невозможно, доктор Вилсон. Жизнь сама по себе зависит от изменений.
– Действительно, мистер Спок. – Она не сводила с него глаз. – Но что, если они просто не распознают изменений? – Она повернулась к Уху-ре. Найета, когда ты пела обучающую песню для Цепкого Когтя и Несчастья, ты пела ее в такой же манере, как выучила от предыдущего исполнителя, не так ли?
Но Ухура не успела кивнуть, так как Несчастье сказала:
– Ты бы не изменила ничего важного!
– Изменила бы, если бы болезнь изменила характер протекания, моментально возразила Вилсон. Она встала и подошла, чтобы опуститься на колени перед Ухурой. – Я помню, что видела одно интервью с композитором, у которого был абсолютный слух. Он сказал, что ему понравилась новая аранжировка его старой песни, потому что в новом виде она звучала для него абсолютно по-новому, как другая песня. Это так?
Ухура нахмурилась и посмотрела на доктора.
– В определенной степени, – призналась она, – Но, Эван, это все еще та же самая песня… – Вдруг ее рука метнулась и схватила запястье Эван. Возможно, – сказала она. – Это возможно.
– Тогда сделай так, чтобы Несчастье могла узнать песню, – сказала доктор.
Ухура повернулась к cиваоанке
– Несчастье, слушай очень внимательно. В моем мире существует много способов петь одну и ту же песню. Все это вариации основной мелодии. Я спою тебе столько вариаций песни о «Долгой Смерти», сколько смогу. Я хочу знать, слышала ли ты какую-нибудь из версий этой песни раньше.
– Абсолютный слух, абсолютная память, – снова сказала Вилсон.
– Даже слова могут быть другими, только мелодия, Найета.
Ухура начала дрожащим голосом, но скоро запела почти с обычной своей силой те же самые четыре строчки, каждый раз в разном ключе, то быстро, то медленно. Кирк наблюдал, и ему казалось, что он видит древний ритуал шаманов: три врачевателя собрались вместе, чтобы спасти жизнь Чехова.
Уши Несчастья выгнулись вперед и замерли в таком отличном от их обычного положения состоянии в продолжении всего пения, словно она пыталась уловить звуки, идущие со всех сторон. Ее большие медные глаза смотрели не моргая. Когда Ухура закончила, Несчастье какой-то момент сидела молча, затем сказала:
– Да, я понимаю. Для вас, – она спела несколько начальных нот песни Ухуры и спела те же ноты в более высоком ключе, – это то же самое.
Вилсон не сводила своего взгляда с Несчастья, но ничего не сказала.
Беря с нее пример, остальные тоже молчали. Наконец, Несчастье произнесла:
– Я не знаю. Это кажется таким глупым… – Она осеклась, затем начала снова. – Я не знаю, имеет ли это какой-нибудь смысл… это так не похоже.
Слова совершенно другие, но это та же мелодия, вернее, то, что вы могли бы назвать той же самой мелодией.
– Спой ее, – сказала Вилсон.
Казалось, что сиваоанка чувствовала себя неловко, но она спела. Даже Джеймс Кирк, незнакомый с сиваоанской музыкой, мог слышать, что это была вариация песни Ухуры. Эта версия была яркой, почти радостной, быстрой.
Если Джеймс Кирк и ожидал чуда, то был страшно разочарован и понял неловкость Несчастья: в песне говорилось о детской болезни, не опасной и уж точно не имеющей ничего общего с синдромом АДФ. Симптомы, описанные там, были совершенно непохожи на случай с Чеховым никакой потери волосяного покрова, никаких нарывов, состояния комы… симптомы, о которых говорилось в песне, были настолько безвредны, что единственное что предписывала песня, так это дать ребенку возможность резвиться и спать, если он устанет.
На лице Вилсон было написано полное разочарование, и Несчастье отвернулась, изгибая хвост от огорчения за неудачу.
– Я не могу вспомнить никакую другую песню, похожую на песню Ухуры, сказала она.
– Для этого нет специального лечения, – печально сказала Вилсон.
Несчастье повернулась, удивленная до предела – Для этого? – переспросила она. – Есть лечение… это может быть очень опасным, если заболеет взрослый. Но в большинстве случаев болеют дети, и если они переболеют, то больше никогда не получают эту болезнь снова.