Песни китов

Шпаков Владимир

Однажды на полянке в березняке он едва не налетел на Вазгена: тот лежал на клетчатом одеяле, какое выдавали пионерам третьего отряда, и обнимал рыжую раздатчицу. Женька тут же шмыгнул за куст. На карачках отполз подальше, потом встал в полный рост, пошагал прочь, — и вдруг остановился. Происходящее за спиной притягивало, настойчиво требуя: вернись и досмотри! Поколебавшись, он решил взобраться на дерево, благо с собой был бинокль. Выше, еще выше, и вот, наконец, удобная развилка, где можно устроиться.

Приложив к глазам бинокль, он разглядел сквозь ветви клетчатое

одеяло, полуголого Вазгена и раздатчицу, что возилась с молнией на юбке. Откидывая ее, рыжая тряхнула полной ногой, но тут подул ветер, ветви заколыхались, и картина исчезла. Усмирив дрожь в руках (еще бы!), Женька прильнул к окулярам, чтобы вскоре увидеть волосатую спину, ходившую ходуном. Рыжие локоны были разметаны по одеяльным клеткам, треугольником торчал запрокинутый белый подбородок, а спина двигалась все чаще.

И тут снизу прозвучало:

— Как там, клево бараются?

— Что?! — очнулся Женька.

— Во что! Я спрашиваю: вставил ей армяшка? Расскажи, тебе ж оттуда виднее…

Внизу под деревом торчали Потап и еще парочка ребят из первого отряда. Троица ухмылялась, запрокинув головы, и как-то сразу стало ясно — Женька пропал. Его несостоявшийся рассказ был мельчайшей мелочью в сравнении с этим позором, уж лучше было умереть…

— Как, большой у Вазгена? — похохатывал Потап. — Наверное, с полметра ялда!

— Ты уж приди, расскажи обо всем! — подпевали приятели. — Сам-то подсекать любишь, а рассказывать — не хочешь!

— А потом мы тебе «пять на пять» устроим! Да, пацаны?

— Такому подсекальщику — обязательно!

А Женька выискивал площадку для приземления. Не хотел сползать по стволу, лучше было сигануть подальше, чтобы перелететь через головы и скрыться в лесной чаще.

Он так и сделал. Но отсиживаться в лесу не стал: возвращаться-то придется, а тогда первоотрядники наверняка устроят публичную порку.

Вернувшись в отряд, Женька вытащил из-под койки чемодан, быстро покидал туда содержимое тумбочки. После чего рванул к ограде. Перекинуть чемодан, перелезть самому, и — бегом к автостанции.

7

В начале июня, когда школа закончилась, а впереди, переливаясь всеми цветами радуги, маячили три длиннющих месяца, его заловил во дворе Мурлатый.

— Слышь, шкет… Дело к тебе есть.

— Какое дело?

— Такое… На сто рублей.

Оценивающе оглядев Севку, Мурлатый цвиркнул слюной.

— Хотя не знаю, потянешь или нет?

— Почему не потяну?

— Ты же ссыкун!

— Я ссыкун?!

— Конечно! Почему на махаловки не подписываешься?

— Мне Зема говорит, чтоб драться не ходил…

— Зема говорит! Короче, подходи завтра за столик, базар будет.

Севка действительно не ходил махаться с кладбищенскими, с которыми враждовали испокон веку. Жили заклятые враги за кладбищем, отделявшим Новый Городок от обширного квартала разномастных частных домов, где прогуливаться было смертельно опасно. Из-за любого штакетника могла высыпать кодла с пиками и кастетами и, опознав чужака, избить или подрезать (бывало, и до смерти забивали). Городок отвечал по принципу «око за око»,

с его улиц кладбищенские тоже попадали когда в больницу, а когда и на то самое кладбище. Если же градус вражды подскакивал до кипения, районы схлестывались стенка на стенку, и тут уж в ход шли цепи, заряженные гвоздями «поджиги», даже обрезы. Севка сделал, наверное, десятка полтора «поджиг», используя прочные металлические трубки, что слямзил со сталелитейного. Хотя дело было не столько в трубках, сколько в том, как сделана самодельная стрелялка. Севка знал особую пропорцию расплава свинца и олова, которым заливалась сплющенная с одного конца трубка; и отверстие для запала он делал особым образом. Поэтому его самопалы были безотказны, стреляли кучно, а вот другие «поджиги», случалось, разрывались прямо в руках, увеча незадачливых стрелков.

С самого утра Севка пребывал в тревоге. За столиком, как он видел из окна, в карты не играли, там страстно о чем-то базлали. Когда Севка вышел во двор и приблизился к компании, взрослые подвинулись, освобождая место.

— Ну что, выручишь? — спросил Зема.

— А чего делать-то?

— Сейчас покажем. Ну-ка, достань!

Оглядевшись, Мурлатый вытащил из стоявшей в ногах сумки ржавый предмет обтекаемой формы и выложил его на стол.

— Вот эту х…вину надо распотрошить. Сможешь?

Севка быстро опознал мину-крылатку, в местном лесу они попадались часто. В оставшихся еще с войны минах находился тол, который можно было при желании оттуда достать. По идее, тол без взрывателя — не опаснее кирпича, его можно было даже в костер кидать, все равно не взорвется. Но порой ни с того, ни с сего он детонировал, и тогда…

Взяв в руки тяжелую крылатку, Севка вдруг почувствовал, как пересохли губы. Внутри мины было что-то тревожащее, какое-то нарушение имелось под этой ржавой сталью, но какое именно — Севка не понимал. Может, взрывчатка сместилась, или еще что, главное — в нее нельзя было лезть. То есть можно, только опасно очень, все ж таки минометный заряд, рванет — мало не покажется!

Севка осторожно положил мину на стол.

— Нельзя ее развинчивать. И пилить нельзя, лучше обратно в лес отнести или отдать этим… Саперам!

— Еще скажи: ментам подарить… — усмехнулся Мурлатый. — Не можешь, так и скажи! Без тебя достанем, понял?

Когда крылатка исчезла в сумке, Зема закурил.

— Хотелось бы, конечно, взрывпакетов парочку. Но если пацан говорит, что не стоит…

— Что ты его слушаешь, Зема?! Шкет маломерный, что он понимает?! Я сам достану тол. Если все сделаем, кладбищенским хана!

Идея сводить Лорку на танцы возникла внезапно. В клетку, огораживающую округлый дощатый помост, пускали только взрослых; публика «до шестнадцати» глазела на танцующих сквозь решетку. Но Севка был знаком с гитаристом Жорой Красиным, игравшим на танцах, что давало шанс на попадание внутрь.

— Нас же не пустят, — сказала Лорка, выслушав предложение. — А стоять и прутья обнимать — не хочу!

— Мы внутрь пройдем, — кашлянув, проговорил он.

— Как?!

— Это неважно. Ты, главное, к семи во двор выйди.