Песни китов
Шрифт:
— В Америке, как ты знаешь, мои маменька с папенькой, а старичков навещать — святое дело!
— Может, ты сама сделалась святой? А? Святая Мария Яблонская — неплохо звучит!
На Мятлина посмотрели с прищуром.
— Главное, чтобы ты в святые не подался. И не утратил это самое… Фаллическое начало!
Когда она опять захохотала, Мятлин запечатал эту иерихонскую трубу ладонью. По ходу разговора он оттеснил ее в закуток возле буфета, где можно было не особо стесняться. Их колкости вообще были дежурными, на самом деле оба явно обрадовались случайной встрече, каковая вряд ли оборвется в университетском
— Хорошо пахнешь, Женечка, — сказала Яблонская, освободив рот. — Как всегда, впрочем.
— Ты еще помнишь, как я пахну?
— А то ж! Надеюсь, и ты не забыл?
— Не забыл, не забыл… А ты, кстати, собралась сеять разумное-доброе-вечное? Или уже свободна?
— Уже свободна. А ты разве не будешь дожидаться Клименко?
— В следующий раз! — махнул рукой Мятлин. — Надо отметить встречу, не возражаешь?
Яблонская не возражала. Ей только требовалось зайти в книжную лавку, оставить книгу какого-то американского филолога, а дальше она даже согласна где-нибудь выпить, хотя пить в такое время суток — очень не по-американски!
Провожая ее, Мятлин говорил, что от штатовских привычек пора отвыкать, а сам прикидывал: в какое кафе забрести? Их «встреча на Эльбе» закончится известно чем, но до этого будет продолжительный треп, много смеха, шуточек, подколов: с Яблонской вообще было интересно, она только на первый взгляд напоминала бесцеремонную базарную бабу, а так — ума ей было не занимать. Она была права — Мятлин действительно сбежал с филфака. Он устроился в менее престижную контору, зато с четкой ориентацией на модные «тренды», а это значит, что постоянно капает денежка, поступают приглашения за рубеж, то есть жизнь можно считать налаженной.
Когда зашли в полуподвал, где располагалась лавка, Яблонская исчезла в глубине, а Мятлин обратил взоры на книжные корешки, что выстроились на многочисленных полках. Картина почему-то навевала уныние — наверное, из-за огромного количества печатной продукции, заживо похороненной в этом колумбарии. Каждый корешок — как отдельное захоронение в общей могильной стене; человек тратил здоровье, время, можно сказать, жизнь положил на создание книжки, и вот название красуется на полке, будто надпись на плите, прикрывающей прах!
«И могильщик тут же…» — подумал Мятлин, обнаружив бродящего вдоль полок Гену Бытина, который вглядывался в корешки, после чего делал какие-то записи в своем блокнотике. Бывший однокашник, подавшийся в издатели и сделавший на этом неплохое бабло, то ли изучал продукцию конкурентов, то ли отмечал книжки своего маленького, но крепкого издательства. Хотя в данном случае он был, скорее, зверем, бегущим на ловца.
— Не дошли рученьки, не дошли… — заюлил Гена, услышав заданный вопрос. — Где время взять, Женечка? Посмотри, сколько моих тут расставлено! А сколько стучится в ворота? Возьми денежки, говорят, мы согласны за свой счет, только издай, Гена! А ведь у Гены есть вкус, согласись. Он тоже в аспирантуре учился…
— Но соскочил. И ушел в бизнес.
— Что делать? — развел руками Бытин. — Ты ведь тоже захотел хлеба с маслом, потому и устроился в правильное место.
— Ладно, не о том речь. Когда прочитаешь?
— В самое ближайшее время! Ты ведь принес не полноценный продукт, так? Только фрагмент?
— Понравится —
— Понимаю, понимаю… А это что? — указал он на листки в руках. — Еще фрагмент?
— Статья для Клименко.
— Старик еще заведует «Вестником»? Отстаивает свой последний бастион?
Мятлин не успел ответить, потому что налетела Яблонская, тут же взявшись подтрунивать над Бытиным.
— Вот кто у нас Мамоне-то молится! Вот кто акула капитализма! А ведь хороший мальчик был, да, Женя? По Тургеневу диссер хотел защищать, надо же! И где теперь, Геннадий, ваши «Вешние воды»? Где ваша «Клара Милич»? Продали, за грош продали певца заливных лугов и дворянских гнезд!
Бытин опять развел руками.
— Извините, Маша, такова наша волчья жизнь. Но если вы лично принесете книгу, обещаю серьезную скидку. И Женя получит скидку, когда донесет остальные фрагменты своего… Романа, верно?
— Вроде того… — неохотно отозвался Мятлин (при Яблонской тему развивать не хотелось).
— А Женя заделался романистом? — встрепенулась та. — Очень интересно!
— Никем я не заделывался, — пробурчал он. — И вообще нам пора идти.
Идею посетить кафе Яблонская отвергла, мол, хочу к тебе в гости! Когда зашли в магазин, она первым делом ринулась к полкам с винно-водочной продукцией, в раздел «Виски». Мятлин протянул руку за бутылкой Johnnie Walker, однако спутница указала на Jameson.
— Я этот сорт люблю. Может, возьмем две?
Выпивка была ее слабостью, Мария еще в студенчестве, будучи под градусом, отжигала так, что едва не вылетела из университета.
— Одной хватит! — решительно сказал он.
— Но ведь запас карман не тянет…
— Знаем мы твои запасы. Тут литр, в конце концов!
Она таки взяла прицепом 0,25 того же виски, хитро улыбнувшись: я свободная американская женщина, не могу за счет мужчин выпивать!
Ее развезло быстро: Мятлин глазом не успел моргнуть, как увидел перед собой Иду Рубинштейн — так он когда-то назвал Яблонскую, обнаружив телесное сходство с той, кого изобразил на знаменитом «ню» Серов. Тонкое, ломкое, с просвечивающей кожей тело обладало, тем не менее, фантастической сексуальной энергией, коей хватило бы на трех пышнотелых кустодиевских купчих.
— Ну, чего сидишь?! Пошли на тахту!
Мятлин усмехнулся.
— Свободная американская женщина сама тащит в койку мужчин?
— А то ж! Не затащишь вашего брата — он же заснет после третьей, проверено!
В ее худосочном теле словно работала динамомашина, заряжая заодно и партнера, так что Яблонскую можно было помещать в разряд тех, кто отдается с вдохновением. Или кто очень сильно старается, создавая иллюзию вдохновения, что было, пожалуй, точнее. Она выгибалась, хрипела, будто соитие происходило последний раз в жизни, но через пять минут, скрестив по-турецки тоненькие ножки, уже могла рассказывать анекдот или подшучивать над тем, кого только что зацеловывала. Такое больше характерно для мужчин, чей разум после завершающих содроганий быстро приходит в норму: пока женщина слушает эротическое эхо, пробегающее от макушки до пяток, партнер и в туалет сбегает, и перекурит. В этом смысле Яблонская была «своя в доску», что делало общение легче и одновременно — труднее.