Песни мертвых соловьев

Мичурин Артем

Представлявшийся таким коротким на карте путь в действительности, как это часто бывает, оказался куда длиннее. По мере продвижения в глубь города картина разрушений становилась все более внушительной. Стромынка напоминала бурую железную реку, зажатую крутыми берегами из рухнувших фасадов, так что двигаться приходилось по верхней их кромке, вплотную к домам, зачастую даже наведываясь в осиротевшие квартиры, если высота и состояние перекрытий позволяли. Часто путь наш прерывался забитыми металлоломом проулками, и тогда приходилось сворачивать, чтобы найти брод в виде осыпавшейся на дорогу высотки,

похоронившей под собой смертоносное железо, или вставшего поперек проезжей части бронетранспортера, за которым становилось посвободнее.

Спустя полчаса таких маневров я решил сделать привал, а заодно и обозреть местные достопримечательности, благо очередная встретившаяся на пути коробка могла похвастать архитектурным изыском в виде относительно крепкой башни-пристройки аж о двенадцати этажах. Сиплый не жаловался, продолжая, мне на радость, хранить молчание, но заплетающиеся ноги ясно давали представление о его состоянии. Голод, недосыпание, удар по психике и химическое насилие над организмом делали свое черное дело. Я и сам пребывал далеко не в лучшей форме. К вышеизложенному списку у меня добавлялось недавнее сотрясение мозга, до сих пор отзывающееся приступами тошноты и тупой головной болью.

По пути удалось подстрелить зазевавшуюся ворону. Да, жратва в Москве дорогая. Во Владимире я бы за один «СП-5» заполучил десяток таких тощих пичуг.

Дождь закончился. На лужи вдали от железок дозиметр реагировал сдержанно, в пределах нормы. Пользуясь случаем, мы допили остатки воды и наполнили фляги свежей, после чего поднялись на крышу башни.

Глава 24

За свои двадцать с небольшим лет я успел повидать столько, сколько мало кому выпадает на век. Исколесил, исходил землю от северных морей до устья Волги и от смоленских болот до предгорий Урала. Но увиденное с верхотуры полуразрушенной башни на улице Стромынка я запомню навсегда.

Ребенком, разглядывая фотографии в довоенных журналах, я представлял себе мегаполисы как некое подобие муравейника – скопище домов, растущих ввысь по мере приближения к центру, где крыши исполинских небоскребов теряются в расцвеченном электрическими огнями смоге. Может, детская фантазия и не ошиблась, может, и Москва когда-то была таким муравейником. Не знаю. Но то, что раскинулось передо мной сейчас, больше походило на… гнездо. Да, именно это слово родилось в голове. Циклопическое гнездо с десятком яиц-кратеров, самые крупные из которых сгрудились в центре и лежали почти вплотную друг к другу. Красивые, поблескивающие черной гладью воды под начавшим проясняться небом. Яйца помельче были разбросаны вокруг, неравномерно, некоторые и вовсе закатились на край – слава богу, противоположный, – рискуя вывалиться. Прозрачный, очищенный дождем воздух позволял видеть на десятки километров, а снижающиеся руины не закрывали обзор, чем дальше, тем больше превращаясь в ровное поле. Лишь кое-где, будто случайные ветки, пробившиеся через подстилку гнезда, торчали особо крепкие и упрямые скелеты зданий.

– Как яйца в гнезде, правда? – поделился я наблюдением с присевшим рядом медиком.

– Скорее как скорлупа, – ответил он тихо. – Птенцы давно вылупились.

– Скорлупа?

Хм, пожалуй.

– Обидно, – усмехнулся Сиплый.

– Что?

– Так, ерунда.

– Говори.

– Знаешь, когда Ткач решил идти в Москву, первое, что я подумал, – увижу Кремль и Останкинскую башню. Мы еще с Веслом обсуждали – как там шпиль ее тонкий, устоял или нет? Глупо, конечно.

– Чистый идиотизм.

– Не спорю. Зато я увидел гнездо Сатаны.

– Черт, Сиплый, да ты романтик.

– А вот и Сокольники, – кивнул он направо, в сторону громадного бурого пятна с серыми вкраплениями руин, раскинувшегося далеко на север и соединяющегося там с лесом.

– А это, должно быть, вход в метро, – указал я на приземистую коробку в тени полуразрушенного, напоминающего огромную винтовую лестницу здания.

Сиплый убрал от глаза окуляр прицела и посмотрел на карту.

– Да, похоже.

– В проулки соваться смысла нет. Двинем по Стромынке, а дальше той аллеей и налево.

– Согласен.

Мы спустились этажом ниже. Костер решили не разводить, да и дров, кроме превратившихся в труху оконных рам, под рукой не оказалось. Сиплый достал из рюкзака спиртовую горелку. Я ощипал дичь и, расчленив, кое-как обжарил на скудном огоньке.

– Интересно, метро уцелело? – промямлил медик набитым воронятиной ртом.

– Сомневаюсь, – запил я водой жесткое полусырое мясо, кажущееся тем не менее самым восхитительным из всего, что когда-либо доводилось отведать. – Если только окраинные ветки. Да и те, наверное, затоплены. А ты чего, на эскалаторе покататься хотел?

– Хватит ерничать, – огорчился Сиплый. – Когда еще такой шанс представится?

– Какой шанс?

– Посмотреть собственными глазами на…

– Чудеса прошлого?

– А хоть бы и так.

– Чтоб потом долгими зимними вечерами у печи детишкам рассказывать, пока жинка пироги стряпает?

Сиплый перестал жевать, вынул изо рта обгрызенную воронью ляжку и уставился на меня глазами, сверкающими ядовитой смесью раздражения и жалости.

– Кол, ты вообще способен относиться серьезно хоть к чему-нибудь, кроме убийства и пыток?

– Кто тебе сказал, что я серьезно отношусь к убийству и пыткам? По-моему, это весело.

– Тьфу!

– Жрать закончил? Бросай кости, – подставил я возмущенному мечтателю раскрытую горловину сидора.

Упав внутрь, объедки тут же захрустели, перемалываемые с ужасающей скоростью.

– Так и будешь его за собой таскать? – кивнул Сиплый на мерно подрагивающий в такт жевательно-глотательным движениям мешок.

– Почему бы и нет? Принесу домой, воспитаю, как родного. Да-да, пока ты мечтаешь, я воплощаю в жизнь. Убирай сервиз, выдвигаемся.

Спустя примерно час мы оставили за спиной Стромынку и на стыке с Русаковской свернули вправо, кое-как перебравшись через замерший полвека назад автомобильный поток. Памятуя о яйцах в атомной духовке, Сиплый демонстрировал верх осторожности и даже зачем-то напялил штаны и бахилы от ОЗК. Каждый утешает себя, как может.

От входа в метро, полузасыпанного прахом соседа-великана, тянулась широкая аллея меж покореженных, раздутых опухолями лип. И вот тут мои рефлексы снова сыграли злую шутку, засбоив.