Шрифт:
Испания
Чем для меня была ты?
Будто —
ничем.
Среди холмов пропавшей
страною рыцарей да пашен.
Чем ты, скажи, была?
Приютом
какой-то выспренней любви,
что упивается так дико
кровавым посвистом
клинков,
гитарой,
ревностью,
и страстью,
и тихим пением
псалмов.
Теперь же для меня ты — участь
теперь
С моими стали неразлучны
твои свобода и борьба.
Удачам радуясь с тобою,
с тобой горю в одном бою,
в тебя свою вливаю волю
и верю в молодость твою.
Она придет, придет победа!
И вот, твоей землей укрыт,
дерусь на улицах Толедо,
сражаюсь я за твой Мадрид.
Со мною рядом в блузе синей
убитый труженик лежит,
а из-под кепки непрерывно
кровь теплою струей бежит.
То — кровь моя. И в жилах с жаром
она шумит — густа, светла.
Я узнаю, что это парень
от ланкаширского котла.
Там мы трудились в две лопаты
и силы не было такой,
которая могла бы как-то
сдержать порыв наш молодой...
Спи, друг мой... Над тобою реют
знамена наши — все в крови.
Сольется кровь твоя с моею,
потом и с кровью всей земли.
И эта кровь зовет заводы,
волнует сел несметный ряд
и увлекает все народы
сегодня на один парад;
надежды молодой и новой
упорства, смелости, работ
и неизбежности суровой
и окровавленных свобод.
Она возводит баррикады
и смелостью в сердцах горит
и ныне, вместе с нами рада
кричит, что наш он,
наш Мадрид!
Мир наш! И ты не бойся, друже!
Весь мир и каждая в нем часть —
все наше!
И под небом южным
ты спи
и веруй,
веруй в нас!
Сон
— Лори, ты спишь?
Ты слушаешь, Лори?
— За бруствер встань! Рискуешь головой!
Фашисты в двух шагах! Не говори!
— Лори, мне снился сон какой!...
Постой... как начинался... слушай друг:
война окончена... Разгромлен враг.
Поля, заводы стали наши вдруг.
Лори, ведь будет так?
Я на заводе и работе рад.
Завод как будто прежний, только в нем
машины, словно золото, блестят,
и трудимся с душою, с огоньком.
Ты
«Сегодня в смену триста дашь болтов!»
Я улыбаюсь: «Приготовлю в срок!»
И все понятно нам без лишних слов.
А над страной безбрежье высоты, —
сияет синь светло и широко.
И так не верится, что это ты,
и дышишь полной грудью так легко!
Лори взглянул приятелю в глаза
(в них было столько детской простоты),
сурово усмехнулся и сказал:
— Какой мечтатель ты!
Мрак в панике.
Грозит погибель мраку.
Бледнеют звезды, и заря горит.
Горнист трубит!
И началась атака...
Песня товарища
Ты уже не встанешь, Фернандес, —
пулеметный шквал вас срезал в поле.
Нынче ветер бешеный окрест
неустанно, как собака, воет.
Трубный звук вдали. Призыв. Сигнал.
И опять все непонятно тихо.
Сизый мрак в окопах задремал,
а в груди — ревут и стонут вихри.
Кто-то землю пальцами скребет
и смеется нервно... И гранату
вдруг отвинчивает... И кладет...
И хватает с бруствера лопату...
Ты, заслышав близкую пальбу,
первым выскочил на поле боя...
Пошатнулся вдруг... И кровь на лбу...
Фернандес, ты не вернешься боле...
Мы с винтовками наперевес
врезались и — сбили их с отрога...
Знаю, был бы рад ты, Фернандес,
если б смог подняться хоть немного...
Песня женщины
Растревоженный покой
в нашем доме поселился.
Бой окончен, милый мой,
только ты не возвратился.
Ты ушел в тот горький час,
как тебя ни умоляла.
Сразу в комнате у нас
стало тихо, душно стало.
Только сердце в тишине
билось громко, билось в муке,
руки протянув во тьме,
я твои искала руки...
Фернандес, уже давно
даже слово я «свобода»
ненавижу — ведь оно
повод твоего ухода.
Может быть, ты прав, мой друг?
Может быть, ты прав, мой милый,
но так больно, больно грудь
давит мне с ужасной силой.
Пустота — я с ней теперь