Песня цветов аконита
Шрифт:
— Думаешь, о тебе много лестного говорят?
— А разве меня это касается? — ответил он вопросом на вопрос.
— Считаешь себя выше всех?
— Тебя это волнует, малыш? — голос звучит почти по-дружески, ровно — и это особенно больно.
— Зачем я тебе? Уж лучше сдохнуть, чем служить такому, как ты.
— Почему?
— Не люблю тех, кто стелется перед высшими.
— Язык у тебя все еще длинный, — заметил тот и поднялся. — Перед высшими? А ты — нет? Или ты равен Небу?
— Нет! Зато такие, как ты, лишнего слова не скажут — а вдалеке от господ себя невесть чем считают! А те
— Сам? Надо же… проще было позвать кого! — он понял, что сейчас расплачется.
— На первый раз хватит. О тех, кто выше — не говори. Думаю, этот урок ты усвоишь скоро. В остальном — зря стараешься, — спокойно сказал тот. — Ты принимаешь то, что я предлагаю тебе? Ты будешь служить мне?
— Дда… — с запинкой выдавливает мальчишка, и ненавистью к самому себе светятся его глаза. Но сказать «нет» — умереть. А жизнь хороша…
У поворота показался слуга, за мальчишкой пришел. Аоки бегом кинулся к нему, не дожидаясь позволения уйти. А то и впрямь получит такое — это было бы слишком.
Иримэ кормила уток в пруду. Улыбалась, когда те принимались драться за очередной кусок лепешки.
— Ты хорошо поступил. Хоу — жестокие люди. У тебя мальчику будет лучше.
— Боюсь, у меня ему будет куда хуже, — выдохнул Йири чуть слышно.
— Почему? — тонкие брови женщины поднялись удивленно. — Из таких, как он, каждый должен счесть за счастье служить тебе.
— Не этот. Он другой. Потому я его и забрал… — Он знал — Иримэ не поймет. Но объяснить попытался. — Таким, как тот мальчик, не место на Островке.
— Сюда стремится любой низкорожденный…
— Может быть, — Йири чувствовал усталость. Он был привязан к Иримэ, словно к старшей сестре, но говорили они всегда о разном. Иримэ покачала головой — зазвенели подвески черненого серебра.
— Тогда отпусти его. Пусть идет, куда хочет.
— Я не могу нанести столь сильное оскорбление дому Хоу.
— Да, ты прав… — она призадумалась. — Тебе придется несколько лет продержать его при себе или дождаться какого-то случая… Иначе выйдет нехорошо.
«Несколько лет». Йири усмехнулся про себя. Неужто Иримэ забыла? Что с того, что у Йири ныне высокая должность? Неужто повелитель так привязан к нему?
Вздохнул прерывисто. Хорошо, если так… Только не верится.
Аоки понемногу обживался на новом месте. Если обживался — подходящее слово. Он засыпал и просыпался с мыслью — опять придется видеть его! Работу мальчишка выполнял совсем не тяжелую, и остальные слуги относились к нему хорошо. Если бы еще господина убрать…
Аоки знал, что вызывает в нем столь сильную неприязнь, почти ненависть к Йири. Такой же, как Аоки, рожденный внизу, тот, будучи не сильно старше годами, смотрел на людей взглядом высшего существа. Мальчишка прекрасно понимал, как подобный Йири может подняться наверх. Уж точно не гордостью. И строить из себя существо, недоступное смертным…
Называть его господином? Да ни за что. Язык не повернется. Проще проглотить жабу.
И Аоки ощетинивался, когда слышал рядом легчайшее шуршание шелка, и шаги, столь же легкие.
Кукла
"Облик твой — птица — асаэ, Возрожденная. Я думал, ты и душой похож на нее. А ты… цыпленок, который только пытается клюнуть. Что ж… я ошибся".
Аоки старался придерживать язык, о Высоких или повелителе не упоминал. Однако со своим господином вел себя не в меру дерзко. Но даже Аоки бы в голову не пришло, что тот позволяет, поскольку боится. Нет. Он просто не слышит. Ему все равно — и это разжигало злость. Ведь даже Высокие, от рожденья имеющие право на власть, не ведут себя столь надменно.
И все же иногда бывало иначе. Старший спрашивал, младший отвечал — пока вдруг, забывшись, не начинал рассказывать сам — взахлеб, то с обидой, то с нескрываемой гордостью.
…Он родился в Алом квартале столицы, мать была танцовщицей или ашринэ — он и не знал толком. Она оставила его еще младенцем. Кем был отец, он и вовсе не ведал — догадывался, что чужеземцем. Придумал сказку о наследнике трона или герое, не знавшем о сыне, — и сам в нее верил. Мать видел и после — красивую женщину с длинными русыми волосами. Но ни разу не подошел. А после она исчезла с улиц Сиэ-Рэн.
Аоки рос как сорняк, занимался грязной и тяжелой работой, огрызался, иногда воровал мелочевку, шлялся по бедным кварталам. Но его волосы цвета солнца сияли золотой новенькой ран.
Потом «благодетели» продали его в один из Садов Квартала. Да он и не против был — смеялся над ними, зная, что теперь всегда будет сыт и одет. Он оказался не худшим учеником, но огненного нрава — и через год ушел, поссорившись с хозяином Сада. «Это несносное существо, видеть его не желаю!» — в сердцах заявил человек. Мальчишка прибился к цирку, лучшему в Сиэ-Рэн. Там его и заметили — и забрали на Островок. Аоки уже научился казаться паинькой — и ради такого места постарался особо. Но как бы он ни был хорош, его репутацию нельзя было назвать безупречной, хоть и не случилось ничего зазорного, пока он был в цирке. Но ему это припоминали.
А там огонь взял свое…
— Ты просто дитя, — говорил Йири. — Ты, как одержимый, стремишься к тому, что называешь свободой, стоит тебе только подумать, что ее пытаются у тебя отобрать. Ты бьешься головой о прутья выдуманной тобой клетки — но, если вдруг решишь, что свободен, тут же кидаешься на поиски новой клетки. Зачем? Что ты хочешь доказать и кому?
— Что ты можешь знать, — был ответ. — Тебе нравится оставаться растением… а я намерен быть человеком.
Как бы Аоки ни относился к новому господину, ему иногда нужно было высказаться, бросить именно ему в лицо все накопившееся на сердце. Другие, равные ему слуги, для этого не годились. Но его бесило, что тот всегда оставался спокойным. Пропускал мимо ушей оскорбления. Но иногда он со все тем же спокойным приветливым выражением говорил пару фраз… и Аоки потом не мог заснуть, мир казался то потоком, который размалывает его о камни, то мутной, стремительно засасывающей пустотой — и чувства эти были столь ярки, что он забывал о других.