Песня любви Хрустального Паука. Часть I. Книги Севера
Шрифт:
– Что случилось? – спросил музыкант.
– Ребенок заболел, – недовольно протянул шаман. – Просят прогнать из него иэзи.
Кто-то потянул за руку стоявшую позади Ашаяти, но она, недовольная, высвободилась и посмотрела на просителей с такой неприязнью, что они поспешили оставить ее в покое. Призраки прошлого терзали ее, и она хотела спрятаться от них, нацепив маску самодостаточности. В глубине души она боялась разглядеть в этих людях с бесцветными, пустыми глазами себя. Когда-то давно и в ее деревню пришла беда – и некому было помочь. Потому всё ее прошлое покрыто было мраком страданий и одиночества,
Устыыра отвели в светлую, широкую комнату с камельком посередине. На одной из спальных лавок у стены лежала туго завернутая в драгоценную шкуру белого волка девочка лет десяти. Лицо ее слегка поблескивало и казалось затянутым какой-то сероватой пленкой, из закрытых глаз сочилась слезами густая черная жидкость, а пальцы рук (возможно, и ног) были изогнуты как птичьи когти. Впрочем, это не касалось мизинцев, они были вполне нормальными на вид. Вокруг глаз к ушам и щекам расползлись темные полосы, похожие на паутину. Возле ребенка тихонько горела лучина из расколотого молнией дерева, а вдоль стен рассыпан был пепел – ооюты верили, что таким образом можно отпугнуть злых духов.
Сардан прошел следом за Устыыром, хотя его, в общем-то, никто и не звал. Шаман не стал подходить к ребенку, остановился у порога и вид имел весьма встревоженный. Напряжение выдавала поза – глядя на больную у противоположной стены, Устыыр подавался назад спиной, будто боролся с отвращением. Он неуверенно снял с пояса разбитый маленький бубен, повертел в руках, встряхнул его и повесил обратно, звякнул привесками. Потом все-таки, приличия ради, произнес несколько слов и, постояв пару мгновений, обернулся к собравшимся у входа людям.
– Этого ребенка съели демоны, – сказал шаман и бросил хмурый взгляд на музыканта.
Несколько женщин в толпе разрыдались.
– Она умрет? – спросил мужчина из-за спины Сардана.
– Да, – сквозь зубы процедил шаман и опять скосился на музыканта, тот поймал взгляд, но не понял смысла. – После смерти она станет юэр.
Сумасшедшие, самоубийцы и некоторые жертвы иэзи, по верованиям ооютов, превращались в юэр, злых духов, безумных и кровожадных.
Вопли женщин стали громче. У задавшего вопрос мужчины подкосились ноги, и он осел на лавку слева от входа, которая, вообще-то, предназначалась для женщин.
Сардан перехватил жалостливый взгляд матери больной, и этот взгляд сдавил музыканту сердце укором, этот взгляд осуждал его за бездействие и словно бы обвинял его в происходящей трагедии.
Шаман развернулся, намереваясь покинуть комнату, но неуверенный Сардан остановил его:
– Можно мне попробовать? – спросил он.
Устыыр вздрогнул.
– Вы не шаман, музыкант, – сказал он. – Демоны Нижнего Мира не слушают музыку.
– Я не думаю, что на ребенка напали демоны, – ответил Сардан. – В нашей практике не найти двух одинаковых случаев, но что-то похожее я уже видел много лет назад на востоке.
Шаман не ответил, он остановился, подумал и решил не покидать пока комнаты.
Сардан шагнул было к девочке, но застыл и едва не
– Хм, вы не могли бы попросить принести сюда музыкальные инструменты, какие есть в деревне? – сгорая от стыда произнес Сардан.
Устыыр внимательно посмотрел на музыканта – как на слабоумного, – даже брови сдвинул, для пущего эффекта.
– Ооютам неинтересна музыка, – сказал он. – Что-то можно найти в городе, но вряд ли вы отыщете инструменты в такой глуши.
– Что ж вы как демоны, – развел руками Сардан. – Принесли бы хоть веник.
Шаман покачал головой, но всё же что-то сказал толпившимся в дверях, и те рванули было выполнять поручения, но Сардан добавил:
– И пусть принесут еще что-нибудь металлическое, вроде ваших привесок. Ножи, стрелы.
Шаман перевел, и минут через пятнадцать у ног Сардана лежала гора старого, ржавого хлама. Ооюты делали посуду из дерева, коры и глины, а отдавать годное оружие музыканту им было жалко, поэтому они натащили в комнату обломки старых ножей, разбитые цепи, кольца, куски наконечников для стрел. Как и предсказывал Устыыр, в деревне не нашлось ни одного музыкального инструмента, за исключением потрескавшейся доски, поперек которой неравномерно натянуты были струны из непонятного материала. Строй инструмента Сардану показался совсем странным, и он решил, что струны прицепили абы как. Мало того, перестроить инструмент можно было только разломав замысловатые колки.
Еще кто-то принес изогнутый варган с двумя язычками, но Сардан не умел на таком играть и отложил его подальше.
Он жалел уже, что полез в эту авантюру не подумав дважды, но нужно было хотя бы попытаться помочь ребенку. Иначе, он опасался, немой укор несчастной матери раздавит его сердце совсем.
Музыкант потребовал снять с больной шкуры, потому что они могут поранить тело, если оно начнет непроизвольно дергаться, а после попросил шамана выпихнуть народ на улицу. Наконец он уселся у лавки и занялся опытами – сначала последовательно перебрал струны на доске пальцами, потом ногтями, потом гнутыми железяками, звенел, тер, постукивал по дереву и постоянно наблюдал за тем, как реагирует на это больная.
Ашаяти вместе с остальными некоторое время наблюдала за происходящим с улицы через волосяную сетку на окне, а потом вспомнила, что давно не ела – желудок уже стонал о помощи. Девушка оглянулась и подошла к женщинам, зачем-то переливавшим молоко из кувшинов – туда и обратно. Ашаяти попросила чего-нибудь поесть, выпить, показала жестами процесс поглощения пищи, чавкнула, пожевала, но ее так и не поняли. Ооютские женщины глядели на нее с плохо скрываемыми улыбками и без конца что-то тараторили на своем языке, как будто соревновались в остротах по поводу внешнего вида чужестранки – на Ашаяти были яркие матараджанские штаны из цветастой ткани и сапоги с цветочным орнаментом, сильно перекрикивавшие бледные ооютские одежды из шкур и кожи.