Песня любви Хрустального Паука. Часть II. Книги Юга

Баранов Кирилл

– Не я дала тебе эти глаза, – прошептала Кюимеи.

Джэйгэ отвернулся и снова уставился в окно.

– Ты говоришь, что посох так опасен для того, кто человек хотя бы наполовину, а сама берешь его голыми руками, – сказал Сардан. – Кто же ты? Иэзи? Дух?

– Я – шаманка, – ответила Кюимеи.

Джэйгэ смотрел в окно на плачущие серые облака, на унылые, склоненные к земле деревья с бесцветными листьями, на поникшую, умирающую траву и могильную грязь по краям дороги. Туман бродил по запустелым полям и поднимался на взгорья, гулял в сырых падях. Нудил равнодушный дождь и равнодушным был серый мир. Серыми были и полевые цветы.

И вдруг Джэйгэ понял, что никогда больше не увидит ничего другого…

Никогда больше в его мире не будет красок – без Сююрин.

Никогда больше он не взглянет в ее белые глаза, не увидит ее вьющихся среди сладких яблонь волос и ее мягкую, несколько смущенную, но всё же насмешливую улыбку, не увидит ее притворную холодность, не увидит, как она обернется, чтобы в последний раз посмотреть на него – единственного человека, что тянулся к ней все эти мучительные годы. Он больше ничего не увидит. И если случится так, что она будет стоять рядом с ним, будет прижиматься теплым плечом к его истерзанному телу – он всё равно не увидит ее. Его мир будет серым и дождливым всегда.

– Что ты думаешь? – спросила Кюимеи. – Зачем бежишь за ней? Когда догонишь ее – ты умрешь!..

– Ты говоришь с иэзи, лисица, – сердито прошептал Джэйгэ, – ты слушаешь хаасанов и водишься с абааса. Но что ты знаешь о людях? Сколько у тебя мыслей? Откуда тебе знать, как любить человека? Любить сильнее страха смерти! Моя жизнь – Сююрин. Если я буду не с ней – пускай меня не будет нигде.

– Может быть, глаза можно излечить? – осторожно поинтересовалась Шантари.

– Нельзя, – ответила Кюимеи. – Старые не молодеют, и реки не текут вспять.

– А что там была за птица? Такой интересный скелет…

– Это Устыыр.

– Что?! – воскликнули Сардан и Ашаяти одновременно. – Как Устыыр? Он стал птицей?

– Не птицей, не зверем. Устыыр исчез, он не человек больше. Не иэзи. Он земля под ногами, облака над головой. Он мокрые листы здешних деревьев и волны на реке. Шаманы называют эту птицу хаыршах. Каждый шаман связан с хаыршах через иэзи его сущности, связан с сущностями Верхнего и Нижнего Миров, как связаны цветы в поле и муравьи на деревьях. Когда умирает шаман – умирает тело. И если шамана хоронят должным образом, то иэзи его тела перемещаются в хаыршах и позволяют птице странствовать между мирами. Часть сущности Устыыра живет в хаыршах.

– Что это значит? Сознание Устыыра передалось птице?

– Нет, Устыыр мертв, но часть его побуждений Среднего Мира, часть его стремлений и сущности вместе с иэзи стали частью хаыршах. Эта птица состоит из сущностей многих шаманов. Сущности и силы могущественных шаманов далекого прошлого и будущего стали частью хаыршах. Их мысли владеют теперь птицей. Мысли травы и кустов, мысли гор и морей, мысли всего, к чему вы можете прикоснуться руками и всего, к чему не можете. Это чудовищное создание.

– Это для меня как книжки читать, – заявила Ашаяти. – Я ничего не поняла.

– Много людей погибнет, когда ведомый страстью Устыыра хаыршах заберет тангыыр. Если не вообще все.

– Вот это друзья у вас, – сказала Шантари. – Кто такой этот Устыыр? У него зуб болит? Встал не с той ноги и хочется кого-нибудь убить? Хотя и у меня такое бывает…

– Я не могу знать желаний Устыыра. Я видела его лишь несколько раз и никогда не говорила ему слов. Никому не ведомы мысли шамана, но каждый из нас томим одной жаждой. Каждый шаман имеет мысль, которой нет у других. Вы должны знать это. Шаманы – не люди. Часть нашего тела и нашей сущности – иэзи. И эти иэзи, как мы наполовину они, так и они наполовину мы. Наполовину люди. Через иэзи мы чувствуем Средний Мир, мы слышим и видим Нижний и Верхний Миры. Камланием мы обращаемся к иэзи всех миров и ко всему живущему, ко всему умершему и не родившемуся. Мы люди Среднего Мира лишь наполовину. Потому нас нельзя победить, и потому наша жизнь соткана нитью страданий. Наша жизнь – кровоточащая рана в том месте, где нет второй половины. Мы разорваны на части. Мы живем в Среднем Мире, и в Нижнем Мире, и Верхнем одновременно, мы повсюду, как деревья, с которых ветер сорвал листья и разметал по свету. И наши раны болят. Они болят каждый миг нашей жизни. Каждый вздох шамана

несет ему страшную боль. И чем больше иэзи нас окружает – тем сильнее, тем невыносимее страдания. Когда иэзи слишком много, боль может забрать у шамана разум. В Ооюте такие поля есть и такие рощи, ущелья и селения – куда не зайти ни одному шаману. Иэзи живут в таких местах. И если шаман прикоснется к ним, то умрет от боли. Иэзи – часть нашей сущности и наша сила. Благодаря им нас боятся, превозносят и презирают. И они – наше проклятие. Иэзи обрекают нас на вечные страдания. И мертвым шаманам не найти покоя. Все три мира ненавидят нас. И мы не принадлежим ни одному из них. Все три мира разрывают нас на части. Мы повсюду – и нигде. Тангыыр может это изменить, может избавить шаманов от проклятия.

– Как? – спросил Сардан. – Чего хотел Устыыр? Подчинить духов? Стать королем шаманов?

– У меня нет таких мыслей, – Кюимеи покачала головой. – Я не видела дыхания Устыыра. Жажда покоя и добра вырастили в нем желание владеть тангыыром. Но его путь к добру шел по дороге зла. Хаыршах живет мыслями Устыыра. Он хочет тангыыр, чтобы призвать иэзи всех миров. Он заточит их всех в тангыыре – и уничтожит навсегда.

– Зачем?! – не понял Сардан.

– Терзающее шаманов проклятие боли исчезнет вместе с иэзи. Мы живем с этой болью с рождения и каждый день проклинаем свою жизнь. Вы не знаете этих чувств, но можете их понять. Суньте руку в костер, и у вас останется лишь одна мысль, как вынуть ее обратно. Шаманы в костре всем телом и не могут его покинуть.

– Ну так отдай ему посох и всё, – сказала Ашаяти.

– Вы не понимаете. Иэзи – часть мира, часть сущего. Они часть всего, и без иэзи нет жизни. Уберите стены – крыша свалится на землю и убьет всех под ней. Нельзя просто вынуть из тела больную печень. Нельзя отсечь голову и не убить человека. Вместе с иэзи – погибнет мир. Города падут под землю, океаны затопят степи, холодные реки проглотят деревни, разломятся горы. Люди, хранящие в своей сущность крупицы иэзи, такие люди как Джэйгэ или музыкант, непременно погибнут. Человек не живет без сердца. А земли, рек и гор нет без глаз, которые их видят, без рук, которые к ним прикасаются.

– Без мозгов люди вполне уживаются, – не согласилась Ашаяти.

– Уж ты-то знаешь, – кивнул Сардан.

– Мир обратится в руины, – закончила Кюимеи.

– А что шаманы? – спросил Сардан. – Что случится с вами, если в вашем теле так много иэзи?

– Кто знает такие мысли? Кто не видел зимы, тот не знает какой холодный снег. Боль сильнее страха, а шаманы не боятся смерти. Кто хочет жизни, где есть одна боль? Вы, люди, ищете счастья в чужих глазах, а мы в избавлении. У шаманов всего одна мечта.

– И у тебя?

– Я слабая шаманка. Я почти не занималась камланием и никогда не брала в руки бубен. Отец ничему меня не учил. Иэзи не смотрят на меня, и мои чувства слабы. Чем могущественнее шаман, тем сильнее его боль, – она помолчала пару секунд. – Мои глаза видели руки отца. Они были изуродованы шрамами от ножей и зубов. Так он пытался одолеть одну боль другой.

Карета проехала через небольшую рощицу на склоне и оказалась на окраине заброшенного города. Высокие дома чернели пустыми окнами в зарослях кустов, сквозь трещины в толстых латеритных стенах протискивались из тьмы ветки деревьев, как трава сквозь кости брошенного в степи скелета. Потрепанные серые листья трепыхались под дождем, уныло тянулись к земле тусклые цветы. На холме стоял дом с обвалившимся наполовину стеклянным куполом, а позади него высились длинные трубы. Карета свернула ко дворам. За оградкой поскрипывали какие-то непонятные металлические конструкции, а дальше Сардан увидел разбитые качели. За городом обуглившимися трупами лежали руины древних мануфактур, давно покинутые и забытые. А некоторое время спустя среди заросших полей показалась деревушка с хлипкими домиками из древесной коры. В отличие от красноватых громад города, в этих нищих шалашах жили люди. За ставнями мелькал огонек, пугливые струйки дыма скромно поднимались из труб. Прямо по заросшему полю шла старуха и тащила за спиной корзину с дровами.