Песня певца за сценой
Шрифт:
Германов одну за другой обходил скамьи с игроками, окруженные зеваками. Он с интересом разглядывал положение на досках, выбирал лучшие партии, кружил среди скамеек, сновал от доски к доске, как пчела в поисках взятка.
– Сыграем?
– перехватил его на ходу лысоватый старик с шахматной доской в руке.
Доктор встречал его иногда в парке, но играть им не приходилось. Старик был похож на кого-то, но Германов задумался мимолетно, когда встретил его впервые, и покопался в памяти, но не вспомнил, да мало ли
– Сыграем?
– тряхнул доской старик, и она отозвалась дробным стуком фигур.
Доктор неуверенно согласился. Какое-то сомнение точило его смутно не объяснить и не понять. Позже он придирчиво вспоминал этот миг, но и тогда не заметил ничего - ни знака, ни приметы.
Нет, все было обыденно и привычно, даже чуткий к знамениям город жил неизменно, озабоченный собственным существованием; отдаленный гул улиц доносился издали как всегда.
Партнеры поозирались, пошарили взглядами вокруг в поисках свободного места. Все скамьи были заняты игроками, возле каждой толпились зрители, кое-кто играл стоя, прислонясь к деревьям и держа походные шахматы в руках.
Старик мотнул головой в сторону, пригласив за собой, они перешли на другую аллею, где с трудом отыскали укромное место на скамье за кустами.
Они разыграли цвет, доктору достались черные. Партнеры расставили фигуры, и старик начал без промедления Е2-Е4, первые ходы сделали быстро, почти не задумываясь, словно в пинг-понге.
С разных сторон доносились чужие голоса, неразборчивый гомон, всплески смеха, шум улиц, но игра постепенно втянула партнеров, оба стали задумываться и не замечали уже ни шума, ни голосов.
Внезапно старик запел вполголоса. Доктор от неожиданности поднял голову, глянул партнеру в лицо: погруженный в раздумья старик напевал рассеянно, и похоже, он даже не замечал, что поет. Германов узнал знакомый мотив.
Пока старик обдумывал ход, Германов успел поозираться, разглядывая соседей, взгляд блуждал по лицам, по кучкам зевак, толкущихся в стороне.
Сделав ход, старик умолк и поднял глаза, доктор принялся размышлять над своим ходом. Он умел сосредоточиться на одной мысли, отрезав себя от всего, что его окружает, и сейчас, погруженный в раздумья, он забыл о действительности и не заметил, как запел сам.
Растягивая слова, Германов отрешенно напевал, не замечая ничего вокруг. Он расчетливо прикидывал, как лучше пойти и не замечал, что партнер, едва доктор запел, уставился на него и смотрел не отрываясь, морща лоб, точно мучительно силился вспомнить что-то.
Город плавно погружался в летний вечер - улицы, площади, дома и парки; Киев окунулся в сумерки, будто в тихую мутную воду. На открытом пространстве еще длился день, в глубине парка воздух заметно густел, словно деревья источали светлую прозрачную мглу.
Германов сделал ход, оторвал взгляд от доски
– Я смотрю, вы тоже любите оперу, - с усмешкой заметил Германов.
– С чего вы взяли?
– вперясь в доску, старик сосредоточенно обдумывал ход.
– Сроду не любил.
– Как же... Арию поете...
– А-а...
– кинул понятливо старик.
– Только одну и знаю. В уши въелась.
– Я ее тоже наслушался. Ночи напролет слушал, - сказал доктор.
Старик оторвал глаза от доски, внимательно глянул партнеру в лицо и похоже, ждал продолжения.
– Под эту арию допросы вели, - объяснил доктор.
– Откуда вы знаете?
– сдержанно и с непонятным холодом поинтересовался старик.
– Сам слышал, - ответил доктор.
Партнер смотрел, прищурясь, озабоченно морщил лоб и напрягался в сильном и явном желании вспомнить что-то.
– Служил там или сидел?
– спросил он с легкой усмешкой и как-то свысока, словно знал что-то, но до поры до времени скрывал.
– Служить я там никак не мог. Сидел, конечно, - ответил Германов.
– И за что?
– снисходительно, но высокомерно поинтересовался старик.
– Как за что? Странный вопрос... Разве нужна причина? Взяли и все, пожал плечами доктор.
– Без причины?
– едко глянул партнер и показал всем видом, что такого случиться никак не могло.
– Без причины, - подтвердил Германов.
– Зачем им причина?
– Ну-у, это все говорят!
– отмахнулся партнер и заявил решительно. Должна быть причина!
– лицо его исказилось от непонятной досады.
– Не было причины! Не было!
– повысил голос доктор, чувствуя, как его разбирает злость.
– Да-да-да!
– презрительно передразнил его старик.
– С чужого голоса поешь. Ошибки случались, но таких отпускали. Разбирались и отпускали.
– Отпускали?!
– желчно усмехнулся доктор.
– И многих отпустили?
– Многих. Ты ведь живой!
– Ах, извините! Виноват! Простите, что не оправдал ваших надежд! поерничал Германов, раздосадованный всерьез и чувствуя, что теряет над собой власть.
– Живой, живой!..
– талдычил старик и морщился брезгливо - мол, живой, а туда же.
Они забыли об игре, фигуры сиротливо стояли на доске, и уже понятно было, что доиграть не удастся.
– Это, конечно, с моей стороны некрасиво - то, что я живой, но ей-Богу...
– начал Германов, однако старик его перебил:
– Нет, почему?! Почему живой?!
– настаивал он, кривляясь и гримасничая, так, что зубной протез у него во рту ерзал, обнажая десны.
– Повезло, - насмешливо развел руками доктор.
– Следователь такой попался.