Песня снегов
Шрифт:
– Погоди-ка, - перебил его Арванд.
– Не тот ли это дом, что стоит недалеко от площади, а на фасаде герб с двумя грифонами на зеленом поле?
– По-твоему, у меня было время рассматривать какие-то гербы? огрызнулся варвар.
– Говорю тебе, мальчик славный.
– Это граф Амальрик Бесстрашный, - сказал Арванд.
– Я знаю его семью. У них в роду все такие - прямые, гордые и великодушные.
Конан выразительно поднял левую бровь намекая на то, что к гиперборейцам вообще неприменимы подобные
– Словом, там я и отсиделся до рассвета, а потом пошел сюда. Я так рассудил, что уж в доме старика меня никто искать не будет. Ближе к вечеру забрался на дерево. Так, на всякий случай. Я был уверен, что ты явишься сюда после погребения Гунастра. Кстати, правда то, что болтают?
– О чем еще болтают?
– устало спросил Арванд.
– Будто хитрый дед усыновил тебя еще два года назад и оставил тебе все имущество?
Арванд кивнул, но как-то безрадостно. Конан внимательно посмотрел на него.
– Печаль по другу вытеснила из твоей души радость богатства, заметил он, словно подводя итог.
– Так и есть, - вздохнул Арванд.
– Хотел бы я, чтобы Гунастр был здесь. Лучше бы он бранил меня, как прежде.
Конан пожал плечами.
– Что ушло, того не воротишь. Теперь ты сам хозяин. Самое время обзавестись помощником...
– Тобой, например, - вполне серьезно предложил Аренд.
– Ну уж нет, - сказал Конан.
– Я прихлопну этих волчар - и ни часа лишнего здесь не останусь.
– Почему бы тогда тебе сразу не уйти!
– Думаешь, волки дадут мне спокойно отправиться восвояси? Будут устраивать засады, гнаться по следу... Нет уж, я сперва их прикончу. Там, где мне это удобно. И в то время, которое выберу я. А потом уж в путь. Подальше отсюда.
Арванд повернулся к печке, чтобы подбросить дров, и увидел, что Хильда спит у огня, прямо на полу. Арванд поднял ее на руки и перенес на широкую кровать, где обычно отдыхал старик. Гунастр любил, чтобы было попросторнее, и потому соорудил себе такое огромное лежбище, будто занимался здесь любовью с пятью дамами одновременно.
Спустя несколько минут на этом ложе уже спали, согреваясь теплом друг друга, все трое спасшихся от волчьих клыков. А два разъяренных зверя выли и скреблись под дверью до самого утра.
17
Сунильд разливала по светильникам масло. Сидя в деревянном кресле с прямой спинкой, Синфьотли молча смотрел, как движется среди неровных теней ее высокая, стройная фигура. Мать, несмотря на возраст, была все еще очень красива и величава, и он невольно залюбовался ею. В этот вечер ему хотелось забыть все ссоры.
– Мать, - негромко окликнул Синфьотли.
Женщина обернулась, и сына поразило выражение глубокой усталости, лежащее на ее надменном лице. Казалось, груз невыносимой тяжести лег на эти прямые
– Ты все еще ненавидишь меня?
– поразился он. Синфьотли не ожидал, что Сунильд ответит, но спустя несколько секунд услышал ее глухой голос:
– Больше, чем-прежде.
– За что?
– спросил он.
– Теперь, когда Сигмунд вернулся...
При имени любимого сына лицо матери исказилось и рот задрожал.
– Молчи!
– прошептала она.
– Молчи, слепец.
В ее тихом голосе было столько ужаса, что он действительно замолчал. Она зажгла еще одну лампу и, не выпуская лучины из рук, подошла к нему поближе. Даже в неверном свете лучины он видел, как побледнели ее губы. Отражения огонька плясали в ее расширенных зрачках.
– Разве ты не видишь, _к_а_к_и_м_ он вернулся, Синфьотли?
– сказала она еще тише.
– Одним богам ведомо, кем стал мой сын. Лучше бы ты закопал его на равнинах, чем потерял его тело на подходах к Халога. Лучше бы ты...
– Она замолчала.
– Что?
– Лучше бы ты оставил его на пищу степным волкам, - сказала мать, вздрагивая.
– Что ты говоришь?
– закричал Синфьотли, разом утратив самообладание.
– Разве не братом был он мне, разве он не твой любимый сын, чтобы я бросил его в степях, точно ненужную поклажу? Я вез его домой, чтобы ты могла в последний раз увидеть своего сына, а после оплакать его на погребении, достойном воина.
– Темные силы призвали его, и он ушел.. Сейчас он вернулся и...
– И я счастлив видеть своего брата. Что с тобой, мать? Что тебя так пугает?
– Не знаю, - медленно проговорила Сунильд.
– Я не могу выразить этого словом. Но когда мой сын подошел ко мне, чтобы обнять, меня обожгло ледяным холодом. Мне показалось, что повеяло дыханием ада. Лед... и страх, мертвящий холодный ужас. И когда он коснулся, это было хуже ожога, холоднее стали на морозе. В его прикосновении было что-то нечистое, страшное. Нечеловеческое. Как будто руки, тронувшие меня, испачканы чем-то, что невозможно отмыть.
– Ты больна, высокородная Сунильд. Твоими устами говорит сейчас усталость.
Она медленно покачала головой.
– Нет, Синфьотли. И будь ты проклят за то, что не уберег своего брата мертвым. Сейчас он воскрес, и одни боги знают, за какие преступления его выпустили на землю из преисподней.
Синфьотли упрямо покачал головой.
– Нашему дому угрожала опасность. Ты ведь помнишь, как погибали наши слуги. И эти волчьи следы возле ворот и во дворе... Я призвал своего брата, чтобы он помог мне.
Сунильд смотрела на него расширенными глазами, точно не верила услышанному.