Песочница

Кригер Борис

Эля (задумчиво, начиная подкашливать). Глеб, ты – человек-загадка. Может быть, ты сам смертельно болен и поэтому все бросил и пытаешься смаковать каждую крошечку бытия?

Глеб. Нет человека, который не был бы смертельно болен, весь вопрос в длительности течения болезни. С другой стороны, даже смертельно больной может почувствовать себя совершенно здоровым, ибо тело наше есть лишь упрямый якорь, удерживающий нашу любовь…

Эля. Ты сказал – любовь? Ты хотел сказать – душу?

Глеб. Нет, именно любовь.

Тело мешает нам излучать любовь, оно то болит, то жадничает, то вожделеет, а любовь не терпит ни того, ни другого, ни третьего. Все живое являет собой источник любви, а человек способен быть самым сильным ее источником!

Эля. Ты какую любовь имеешь в виду? Неземную? Платоническую, неплотскую?

Глеб. А плотской любви не бывает. Плотская любовь – это как голод или жажда. Это потребность нашего тела. Корабль нуждается в якоре только пока он в гавани, но стоит ему отправиться в плаванье, как спущенный якорь становится обузой. Так и тело становится обузой, когда мы отправляемся в путешествие.

Эля. Ты имеешь в виду загробную жизнь?

Глеб. Я имею в виду любовь.

Эля. Я тебя не понимаю, хотя понять тебя безумно хочется…

Глеб. В том-то и беда, что люди не понимают, что понимать-то им ничего и не надо. Вам все время нужно все классифицировать, привешивать ярлыки, раздавать определения. Ты – философ. А ты – идиот. Ты – анархист. А ты – обкуренный…

Эля (нежно). Не обижайся на меня…

Глеб. Я не обижаюсь! Просто иногда мне кажется, что каждый человек говорит на собственном языке, состоящем из его собственных ярлычков и банальностей, и договориться между собой люди не в состоянии, даже если они очень захотят… Даже если им это станет действительно нужно, как, мне кажется, стало нужным понять друг друга нам… А обижаться тут не на что…

Эля (еще нежней). А отчего же хмуришься?

Глеб. Я не хмурюсь!

Эля (с удивлением). Да ты плачешь?

Глеб (отворачиваясь и пряча глаза). Нет! Это просто дым от жаровни попал мне в глаза!

Эля (задумчиво). Когда я была маленькая, взрослые казались мне недостижимо мудрыми, а теперь я вижу, какие они все ничтожества… А сама я – издерганная, взбалмошная дура… (Заливается кашлем.) Не просто дура, а дура с насморком.

Глеб (тоже шмыгая носом). Насморк – это хорошо. Он дает редкий шанс оторваться от повседневного мира и оказаться запертым в себе самом, с заложенным носом, с заложенными ушами, со слезящимися глазами… Поэтому когда я болею насморком, с одной стороны, я раздражен, что это непостижимое неудобство отвлекает меня от моих обычных занятий, но с другой стороны, я могу оказаться наедине с самим собой, и от этого мне становится хорошо и спокойно.

Эля (задумчиво). Ты такой необычный, но мне с тобой так хорошо. А тебе, наверное, скучно со мной, простуженной дурой.

Глеб. Ты – вовсе не дура. Вообще настоящие дуры встречаются

исключительно редко. Я, например, никогда не встречал. Женщины просто забрасывают свои мысли о главном и принимаются думать о мелочах, отчего через некоторое время оказывается, что о главном мыслить они отучились.

Эля (проникновенно). Глеб, а что же это самое главное, о чем нужно думать?

Глеб. Ты и сама знаешь.

Эля. Любовь?

Глеб. Да, конечно, любовь.

Эля (взволнованно). Но мы и думаем все время о любви! (Помолчав.) Ну, конечно, когда не думаем о порванных колготках… Но какая же любовь в порванных колготках? Ведь это тоже важно, Глеб? Это ведь важно, чтобы женщина была красивой?

Глеб. О, да… Настолько же, насколько важно, чтобы якорь был красивым. Потому на флоте всех новичков и заставляют драить якорь…

Эля (игриво). А как же «в человеке все должно быть прекрасно» и так далее…

Глеб. Опять штампы, опять ярлычки… Постарайся думать только своим умом и слышать только своей душой… Забудь всю эту дребедень!

Эля (настойчиво). Чехов – это не дребедень…

Глеб. Чехов мыслил для себя, вот и ты сама помысли, а не повторяй бездумно чьи-то откровения…

Эля (игриво). Значит, ты мыслитель… Знаешь что, Глеб, а возьми меня с собой!

Глеб (очень серьезно). Не могу.

Эля (расстроившись). Почему?

Глеб (рассмеявшись). Потому что у тебя насморк!!! А скитаться по улицам с насморком, особенно зимой – это не самый лучший способ, чтобы насолить своим предкам.

Эля (обиженно). Я вовсе не потому собралась бежать с тобой…

Глеб (удивленно). А почему?

Эля (разочарованно). А говорил, что знаешь толк в любви…

Глеб (нежно). Ты любишь меня?

Молчание. Эля пытается что-то сказать, но у нее приступ кашля.

Если ты любишь меня, то ты должна идти домой! Тебе больше нельзя оставаться в холоде!

Эля. Можно я останусь в твоей палатке?

Глеб. Там еще холоднее, чем на улице.

Эля. Тогда пойдем ко мне. Предки уже спят, я проведу тебя к себе в комнату.

Глеб. Прости, но я не хочу в тепло. Тело быстро разнеживается и потом кажется совершенно невозможно выйти на промозглый декабрьский ветер.

Эля. Ты возьмешь меня с собой? Ты будешь меня ждать здесь утром? А куда мы пойдем?

Глеб. Мы пойдем в Мадрид, а может, в Рим…

Эля. Проводи меня до подъезда…

Сцена 6

Эля и Глеб, обнявшись, стоят у двери подъезда.

Эля. Как странно, еще сегодня вечером я и понятия не имела, что ты есть! А теперь не представляю себе жизни без твоих слов, без твоих глаз!

Глеб. Я навсегда останусь с тобой… Не волнуйся. Ведь если времени действительно не существует, то эта ночь будет длиться вечно.