Песочные часы

Масс Анна Владимировна

Написать «любовь» — было бы чистым враньем, и поэтому я нарисовала сердце, пронзенное стрелой. Оттого, что я торопилась, сердце получилось похожим, скорее, на другую часть человеческого тела, однако пронзившая ее стрела не оставляла сомнений в том, что это именно сердце. Потом вымыла испачканную углем руку в бочке с водой и пошла в свою палату как ни в чем не бывало.

На следующее утро после завтрака Наташа подошла ко мне и спросила:

— Видела?

— Что? — невинно поинтересовалась я.

— Надпись.

— Где?

— На столовой.

— Нет, — ответила

я. — А чего там?

— Да ну, дураки какие-то, — сказала Наташа. — Вон там, сбоку на стене. Сходи посмотри.

У стены стояло человек пять. Меня встретили ехидными улыбками. От меня ждали реакции.

— Нахалы! — закричала я что есть силы. — Кто написал?! Признавайтесь!

Никто, конечно, не признался, но на мой крик прибежали еще трое.

Я принялась стирать надпись, но так, чтобы в то же время подольше не стереть. При этом я выкрикивала:

— Знаю кто! Пусть только покажется!

— Ты травой, травой! — сочувственно советовали мне.

Ну да, как бы не так — травой!

— Пусть кто написал, тот и стирает! — возразила я.

Гордо повернулась и ушла.

В палате я легла на кровать, закинула руки за голову и молча уставилась в потолок. Подруги утешали меня. Говорили, что Петя — интересная личность. Что он начитанный, а то, что заикается, — его ничуть не портит, а даже наоборот.

В разгар этих утешений дверь приоткрылась и в палату заглянула девочка из младшего отряда.

— Петя просил передать… — начала она.

— Господи! — воскликнула я, и голос мой дрогнул от гордой усталости и усталой пресыщенности. — До чего он мне надоел! Ну что ему?..

— Он сказал, что птенец улетел, — сообщила девочка, глядя на меня с завистью и восторгом. — И вот, просил передать.

Она протянула мне загаженную панамку.

— Кинь на подоконник, — сказала я утомленно. — И скажи ему… А впрочем, ничего не говори.

Действительно, о чем мне с ним говорить? Я своего добилась, а птенец улетел.

Ласточкины гнезда

Ласточки лепили гнезда под крышей нашего дома и в верхних углах окон. В круглых отверстиях, если высунешь голову из окна, можно увидеть желтые широко разинутые клювы на тоненьких вытянутых шейках. А уж писк стоял вокруг дома! Ласточки-родители стремительно и деловито сновали туда-сюда, совали еду в разинутые клювы и снова улетали за едой. Нас они не боялись. И правильно делали: ласточкины гнезда мы не разоряли. Одно дело вынуть почти оперившегося пятого птенца из плетеного гнезда-корзиночки, лежащего в дупле невысоко над землей, а другое — страшненького, голого, тянущего шею из прочно приклеенного глубокого глиняного сосуда с узким отверстием. Да и зачем их трогать, когда можно и так наблюдать за ними изо дня в день.

И, может быть, оттого, что мы не пытались вмешиваться в их жизнь, птенцы благополучно росли, пищали все громче и требовательнее, головки у них покрылись черным пухом, только вокруг клюва пух был желтый. На крылышках выросли маленькие перышки. Правда, на подоконниках росли горки белых сухих испражнений. Сестра-хозяйка Елена Ивановна кричала:

— Все окна изгадили ваши ласточки, подоконники —

смотри, на что похожи! Для того мы тут скребем-моем, чтобы ласточки ваши тут гадили!

Но нам-то это ничуть не мешало, и запаха никакого не было.

Мы хотели подсчитать, сколько раз в день ласточка кормит птенцов, но так и не смогли: у нас был режим: по горну — на зарядку, по горну — на линейку, на завтрак, на прогулку, на речку. Звучала команда: «Строиться!» — и нужно было бежать и становиться по росту, каждое звено отдельно. Звенья соревновались между собой. Каждое старалось набрать побольше баллов, чтобы в конце смены занять первое место. Хорошо убранная палата — балл; звено первым построилось в столовую — балл. А за нарушение правил баллы снимались. Самовольный уход с территории лагеря грозил потерей сразу пяти баллов. Все равно мы правила нарушали, совершали побеги на речку, но старались действовать осторожно, да и вожатые не слишком за нами следили, и вообще, дисциплина была только на первый взгляд строгой. И не так уж плохо было ее соблюдать, например, шагать строем по проселочной дороге на прогулку в лес и петь песню про чибиса:

На дороге чибис. На дороге чибис, Он кричит, волнуется, чудак: Ах, скажите, чьи вы, Ах, скажите, чьи вы, И зачем, зачем идете вы сюда?

Иногда Люба и Олечка, пионервожатые, чтобы не распадался строй, командовали — а мы хором подхватывали:

— Раз-два, три-четыре, три-четыре, раз-два! Раз-два, Ленин с нами, три-четыре, Ленин жив! Выше Ленинское знамя, пионерский коллектив!

В лесу мы разбредались по просторной поляне, ловили в ручье головастиков, собирали землянику, гадали на ромашке, секретничали и ждали, когда же, наконец, снова строиться — и на речку.

До речки от поляны полчаса ходьбы. Песчаная отмель, пляжик, окруженный густым ольховым кустарником. Ивы нагибаются чуть ли не до середины речки. Вода чистая, спокойная, прозрачная. У того берега неподвижно лежат на воде листья кувшинок и торчат желтые головки цветов. Мальки стайками пасутся у самого берега.

В тот день было очень жарко, и мы стали упрашивать Любу и Олечку сократить прогулку и поскорее пойти на речку.

— Нам еще по расписанию час гулять! — доказывали Люба и Олечка, которым тоже очень хотелось на речку.

— Ну Любочка, ну Олечка! — умоляли мы. — Ну, жарко же! Ну, пожалуйста, ну пойдемте на речку!

Солнце пекло, от земли шел сухой, горячий запах. Птицы еле щебетали.

В общем, мы недолго уговаривали Любу и Олечку. Под конец они сказали:

— Только Ларисе Борисовне не говорите!

Лариса Борисовна — это была наша старшая воспитательница.

Мы с восторгом заверили, что ни за что не скажем.

…Два часа мы плескались в воде! Выскакивали, вываливались в песке — и снова кидались в воду. И два часа никто не кричал нам: «Первое звено — из воды! Второе звено — из воды! Первое звено — снижу два балла!»