Песочный человек

Орешниковая Соня

– Почему же? – удивилась я.

– Так. Это личное. Что ж…

Люк вдруг стал собранным, серьезным. Я, словно повинуясь его чувству, тоже вся подобралась. Люк взял сигарету.

– Разрешите?

– Разрешаю, – кивнула я. – Даже более. Я бы тоже с удовольствием покурила.

– Ага. Значит, она курит и пьет, – пробормотал Люк. – Это уже интереснее.

– Что вы говорите?

– Ничего, Мэри, я шучу. Но в каждой шутке есть доля шутки. Все остальное – правда. И как часто вы курите?

– Редко.

– Наверное, хотите бросить? С одной стороны.

Вредно для здоровья. Но с другой стороны, не хотите бросать. Кроме сигарет есть много чего вредного для здоровья. И курение доставляет удовольствие. Так?

– Так, – с вызовом ответила я.

– Так не мучайтесь, – пожал плечами Люк. – Курите. Забеременеете, бросите.

– Откуда вы знаете?

– Знаю, – невозмутимо ответил Люк. – Пойдемте на лоджию, Магдалена. Курить приятнее на свежем воздухе.

Люк встал, подошел ко мне, подал руку. Больше всего хотелось ударить эту руку. Плюнуть на все. Уехать в аэропорт. Улететь в Москву. В деревню. И никогда не сталкиваться с Озоновским и его сыном. И с мифами. И с религиями… Но помимо воли моя рука легла в его руку. Люк сжал ладонь. Все. Тиски вечности. Так я подумала, и даже не удивилась.

– Что за странное имя – Магдалена? – спросила я.

– О, это производное от имени Мария – Магдалина, – как-то тоскливо ответил Люк и добавил что-то на французском.

Эту фразу я тоже очень хорошо запомнила. Я узнаю, что она значит.

На крытой лоджии мы сели в плетеные кресла, напротив друг друга.

– Что вы преподаете в академии моего отца? – спросил Люк .

– Истории сказок.

– Вот как?

– Это несколько разных предметов. Русский фольклор. Сказки народов мира. Мифы. Легенды. Я преподаю сказки народов мира.

– Занятно, – улыбнулся Люк. – Вам здесь нравится, Мэгги?

– Нет. Ни в Париже, ни в этой вашей католической школе. Извините.

Люк рассмеялся.

– Ладно – Франция. Это я понять могу. Хотя не совсем. Не так уж далеко Средиземное море и Атлантический океан. Остановимся на Париже. Может, мне показать вам город?

– Экскурсия? – хмыкнула я. – Сена, Лувр, Елисейские поля, собор парижской богоматери, Эйфелева башня, так? Я могла что-то забыть. – Я посмотрела Люку в глаза. – Например, подземку.

Но Люк никак на это не отреагировал. Даже бровью, как говорится, не повел. Даже выражение глаз у него ничуть не изменилось. Я думала, что он удивится, вздрогнет, все в таком духе, но нет. Напротив, это его позабавило. Хотя, может это и есть реакция? Просто я ждала иной.

– Значит, вас ничего не впечатлило? – Хохотнул Люк.

– Не то, чтобы совсем не впечатлило. Я не могу восхищаться цивилизацией так, чтобы потом закатывать глаза и грезить умереть в Париже. На меня гораздо большее впечатление произвело Черное море и горы в Новороссийске. Вот это было – впечатление. В полном смысле.

– Значит, Мари, вы любите природу, – кивнул Люк. – Я так и думал… И что, не хотите побывать на Атлантическом океане?

– Конечно, что за вопрос, это же океан! – воскликнула я и смутилась.

Когда Озоновский

живописал мне месторасположение Франции, даже тогда это меня не вдохновило. Но теперь это предлагал Люк, и я была от этого в восторге.

– Как – нибудь я вам это организую, Мария.

Я молчала и смотрела на Люка во все глаза. А он снова усмехнулся и сменил тему разговора.

– Ну, а чем вам не нравится эта школа?

– О, школы я вообще ненавижу, – призналась я. – Времена меняются, а в школах все всегда остается по- старому. Злые учителя и правила, правила, правила.

Люк рассмеялся громче.

– Возможно, вы правы, Мелани. Но это же католическая школа. Само название обещает вам суровые будни.

– Во имя чего? Во имя светлой загробной жизни, так, что ли?

Люк поперхнулся дымом, прокашлялся. На его лбу ненадолго вздулась жилка, а я ею залюбовалась.

– Вся идеология бога – в лишениях, – тихо сказал Люк.

– Нет. Это Иисус страдал. Но он не заповедовал нам страдать. Это люди все переврали. Священники. Смирение – удобная политика для народа.

– Ну, ну, не кипятитесь, Мелинда. Мы не заставляем в нашей школе страдать. Мы закаляем. Не может верующий человек быть всегда перенасыщенным и богатым. Тогда у него будет вера в деньги. А бог и деньги – это абсолютно разные категории. Моя задача объяснить детям, что все мы перед богом равны, не смотря ни на что: статус, положение в обществе, одежда, еда – все это не имеет значения. Как бы ни банально это звучало, но настоящая ценность человека – это его душа. Поэтому я ввел школьную форму. Это грубый пример, но он должен приучать к равенству.

– Все звучит правильно. Просто замечательно. Ну, да. Ну, да. А вы тоже питаетесь в местной столовой?

Люк хохотнул.

– Не волнуйтесь за детей. Когда вы вчера прибыли позднее, чем ожидалось, на кухне вам дали то, что осталось от ужина. Ну, а сегодня вы еще и не завтракали. Завтрак был еще не готов.

– Ко вчерашнему рису подавался бефстроганов?

Люк улыбнулся. Улыбка выдавала удовольствие. Не понятно, что так пришлось ему по душе? Моя язвительность?

– Мэрилин, поймите, в нашей школе оказываются сироты или дети из бедных семей, для которых наши трапезы – это праздник каждый день. Либо это дети из чересчур богатых семей, которых так разбаловали, что умоляют избавить их от перенасыщенности. И не только перенасыщенности едой. Наша школа нужна для таких людей. Необходима.

– Как же вы сюда попали? – Я не решилась спросить, зачем Люк эту школу обосновал.

– Я – безотцовщина, Мэрион. Бог мне был нужен, чтобы смириться. И я смирился. Я прошел этот путь. И свои деньги я трачу не на себя, а на эту школу.

– Но вам тоже остается. И похоже, немало.

Мы замолчали. Люк вздохнул.

– Вы хотите подловить меня на чем-то подлом, Марион?

– Нет, – слукавила я.

Мы снова помолчали.

– Эта школа – для трудных детей. Персонал питается в отдельной столовой. Служащим воспитателям и учителям выдается второй ужин из этой столовой.