Пестрые истории
Шрифт:
Лорд Стенхоуп разыскивал свидетелей прибытия Каспара Хаузера в Нюрнберг, и расспрашивал их о том, что подозрительного они находили тогда в его поведении, из чего можно было заключить, что Каспар Хаузер был обманщиком. Он не удовлетворился простыми людьми, а навестил и профессора Даумера, первого воспитателя мальчика, чтобы и у него что-то вызнать.
Об этом визите профессор вспоминал так:
«Лорд Стенхоуп в своей вызывающей удивление деятельности, направленной на оскорбление памяти убитого мальчика, среди прочих визитов посетил и мою скромную особу и, к моему великому удивлению, хотел принудить меня свидетельствовать против Хаузера. Он просто не обращал внимания на то, что я и моя матушка сообщали в пользу Хаузера, а ведь, казалось бы, интерес лорда был именно в том,
Лорд провел в Баварии еще целых три месяца, собирая факты против Хаузера, и передал их для использования одному настроенному против него литератору. Он упомянул в связи со всей этой историей и имя Фейербаха, по поводу чего его сын, знаменитый философ Людвиг Фейербах, в одном из своих писем заявлял: «Лорд Стенхоуп — несчастный человек, который не оставляет попыток очернить память Хаузера, при том не стесняется злоупотребить именем моего отца».
Вообще именно таково было восприятие доброхотами лорда Стенхоупа. Однако такой резкой перемене в нем объяснения не находили. Ведь если бы он в самом деле разочаровался в парнишке и почувствовал себя обманувшимся, он просто мог бы бросить все и уехать домой в Англию, чтобы выбить из головы даже воспоминание об этой истории. Для чего же он еще несколько месяцев слонялся по Баварии, и зачем ему было тратить время, постоянно тревожа все еще больные раны? Должна же была быть серьезная причина, чтобы еще какое-то время продолжать терпеть то отвращение, которое во время его агитационного турне ему не раз давали почувствовать.
Что это была за серьезная причина? Уже и в те времена, то есть во время разведывательного похода лорда Стенхоупа, люди, возможно, что-то знали или подозревали по крайней мере, только не смели открыто выступить. Мы читаем туманные намеки про яд и наемных убийц. Обыватели устали от сенсаций со смертельным концом.
Более поздние «хаузерианцы» не были столь сдержанны. Они сопоставили факты, приняв во внимание визит Стенхоупа в Баден, и осмелились произнести громко: лорда Стенхоупа подкупил баденский великокняжеский двор!
Я тоже вынужден склоняться к чему-то в этом роде. Правдива ли история с подменой ребенка или нет, уж слишком много о ней говорили, но нн одной династии совсем не интересно, чтобы ходили подозрительные слухи о ее законности. Надо было заступить дорогу распространению слухов и сплетен, а наиболее подходящей фигурой для этого был как раз Стенхоуп, который в свое время немало сделал для того, чтобы питать эти слухи. Если же он сам первым заберет свои слова назад, то, заслышав о его покаянии, общественное мнение тоже сделает поворот. А лорд, по всему видать, был ловким дельцом: таким образом ему удалось не только вернуть, так сказать, колун от утерянного топорища, так ему еще и лезвие позолотили.
Самый последний вопрос: какую же правду можно извлечь из-под нагромождения загадок?
Если бы не Фейербах, который только хотел слегка ослабить путы тайны, я бы и сам считал, что доверчивые люди хотели раздуть молву до размеров истины. А так и я вынужден остановиться где-то на полпути и сказать: во всем этом могло что-то быть. Так же отношусь я и к истории с покушением. Факты подтверждают его, но другие факты говорят против. Я бы, со своей стороны, из контрдоводов исключил те, которые предполагают изначальную лживость натуры Каспара Хаузера. Враки подростка, переживающего переломный возраст, нельзя принимать как решающий аргумент. В особенности потому, как мы знаем, что и взрослые тоже не брезгуют подобным, причем в такой мере, что если бы ложь была жидкой, она затопила бы целые города и страны.
Допустим, однако, что в вопросе о великокняжеском происхождении й покушении противная сторона права. Но и в этом случае остается загадка: кто же он,
Ведь нельзя же предполагать, что какой-то убогий деревенский парнишка заявился в Нюрнберг с твердой решимостью совершить самое крупное мошенничество века. Маловероятно также и то, что он был способен на протяжении ряда лет так ловко морочить людям головы.
Итак, тайну его происхождения разгадать не удалось, поэтому остается отдать справедливость надписи, которую выбили на обелиске, установленном в городском парке в Ансбахе на месте покушения:
«Hic occultus occulto occisus est». («Здесь тайно убит тайный».)
Зага Крист — черный Дон-Жуан
В 1634 году во время правления Людовика XIII и кардинала Ришелье в Париж приехал один знатный, известный и интересный чужестранец. Знатен он был, потому что происходил из абиссинского королевского дома, известен — потому что он оставил коптскую религию своего семейства и перешел в римско-католическую, чему до тех пор в Абиссинии не было примера, и, наконец, интересен — потому что кожа его была темна и блестяща, как обкуренная пеньковая трубка.
Юный отпрыск королевского рода прибыл один, безо всякого сопровождения. Ведь в Абиссинии разгорелась братоубийственная борьба за трон. Победитель взошел на трон, повелел убить своего старшего брата, а ради пущей безопасности и его семейство. Одному только Заге Кристу удалось бежать. В конце путешествия, полного приключений, через пустыни, обобранный грабителями-бедуинами, с оставшейся горсткой своих сторонников добрался он до Иерусалима. Здесь он познакомился со всеми ортодоксальными богослужениями, пресытился ими и перешел в римско-католическую веру. Из-за этого его товарищи разобиделись и сбежали от него, и он остался один. С помощью монахов-францисканцев Зага Крист добрался до Рима, где сам папа удостоил его аудиенции и похвалил. Два года провел он в Риме, живя за счет папской курии, выучился по-итальянски и по-французски, пока герцог де Креки, французский посланник в Риме, не взял его с собой в Париж.
Ришелье милостиво принял бездомного негуса. Как знать, может когда-нибудь удастся воспользоваться таким припрятанным претендентом на абиссинский трон в интересах восточной политики Франции.
Он помог ему деньгами, однако его протеже недолго нуждался в такой помощи: довольно скоро у него нашлись покровители более ретивые, нежели сам кардинал — знатные дамы Парижа.
Случилось так, что несколько пресыщенных дам возжелали экзотического блюда и своими улыбками сумели пленить чернокожего молодца. Секрета из этого не делали, и вскоре поползли слухи, что атлетического сложения юнец свои свидания наполняет истинно южной страстью. По рассказу Таллемана де Рео [13] он был похож на богатыря Амадиса, победоносного героя рыцарских романов, который был могучим витязем такой великой силы, что во время битв вместо копья обрушивался на неприятеля с корабельной мачтой в руках. Парижским дамам большего и не надо было. Герой любовных битв вошел в моду, словно в наши дни кинозвезда мужского пола. Его так атаковали, что ему чуть ли не приходилось записывать их в очередь. Атаки были делом прибыльным, потому что впадающие в раж женщины осыпали его деньгами, драгоценностями и прочими подарками.
13
Таллеман де Рео Жедеон (1619–1692) — французский литератор, сын банкнра-гугенота из Ларошелн. — Прим. ред.
Меня, однако, удивляет, почему серьезные историки не упоминают о Заге Кристе и парижанках. Открыто, на глазах всего света, происходило любовное действо с чернокожим, а знать во всю потешалась над этим, нимало не оскорбляясь.
Жил тогда в Париже некто Солнье — богач, парламентский советник. Его супруга без памяти влюбилась в абиссинца-королевича и нарушила верность и супругу, и прежнему любовнику. Муж, конечно, ничего не заметил, а вот последний не мог перенести, что какой-то чернокожий Амадис, что называется, «выбил его из седла», взял и обо всем написал мужу. Тот закипел жаждой мести, однако любовники, прослышав об этом, бежали из Парижа, прихватив кучу денег и драгоценностей.