Пьесы в стихах
Шрифт:
на их стволах вытягивают рожки?
Рыжеют ли коровы средь полей?
Выходят ли на мокрые дорожки
танцующие зайчики? Скажи,
все так же ли в зеленой полумгле
скользит река? И маленькие маки
алеют ли в тумане теплой ржи?
А главное: как вам жилось, живется?
Здорова ль мать и весел ли отец?
Как брат Давид, кудрявый наш мудрец?
Все так же ль он за тучи молча рвется,
в огромные уткнувшись чертежи?
И
Я признаюсь: мне вид твой непонятен;
в глазах -- тоска, и сколько дыр и пятен
на этих кожаных одеждах... Что ж,
рассказывай!
Роберт
Ты хочешь? Пес пурпурный,
скажи -- кто я?
Колвил
Вы -- честный...
Роберт
Лжешь...
Колвил
Вы -- честный, но мятежный...
Роберт
Лжешь...
Колвил
Вы -- бурный,
но добрый...
Роберт
Лжешь!
Колвил
Вы -- князь лесной, чей герб -
кистень, а эпитафия -- веревка!
Роберт
Вот это так! Ты, брат, слыхал? Что, ловко?
Эрик
Не шутку ли ты шутишь?..
Роберт
Нет. В ущерб
твоей мечте,-- коль ты мечтал увидеть
все качества подлунные во мне -
разбойник я, живущий в глубине
глухих лесов... Как стал я ненавидеть
сиянье дня, как звезды разлюбил,
как в лес ушел, как в первый раз убил -
рассказывать мне скучно... Я заметил -
зло любит каяться, а добродетель -
румяниться; но мне охоты нет
за нею волочиться... Доблесть -- бред,
день -- белый червь, жизнь -- ужас бесконечный
очнувшегося трупа в гробовом
жилище...
Эрик
Словно в зеркале кривом
я узнаю того, чей смех беспечный
так радовал, бывало, нашу мать...
Роберт
Убийца я!
Эрик
Молчи же...
Роберт
...бесшабашный
убийца!
Эрик
О, молчи! Мне сладко, страшно
над бездною склоняться и внимать
твоим глазам, беспомощно кричащим
на ломаном и темном языке
о царстве потонувшем, о тоске
изгнанья...
Роберт
Брат! По черным, чутким чащам,-
живуч, как волк, и призрачен, как рок,-
крадусь, таюсь, взвинтив тугой курок:
убийца я!
Эрик
Мне помнится: в далеком
краю, на берегу реки с истоком
неведомым, однажды, в золотой
и синий день, сидел я под густой
лоснящейся листвою, и кричали,
исполнены видений и печали,
лазоревые птицы, и змея
блестящая спала на теплом камне;
загрезил
послышалось пять шорохов и я
увидел вдруг между листов узорных
пять белоглазых, красногубых, черных
голов... Я встал -- и вмиг был окружен...
Мушкет мой был, увы, не заряжен,
а слов моих они не понимали;
но, сняв с меня одежды, дикари
приметили вот это... посмотри...
головки две на выпуклой эмали,-
ты и Давид: тебе здесь восемь лет,
Давиду -- шесть; я этот амулет -
дар матери -- всегда ношу на теле;
и тут меня он спас на самом деле:
поверишь ли, -- что эти дикари
метнулись прочь, как тени -- от зари,
ослеплены смиренным талисманом!
Роберт
О, говори! Во мне светлеет кровь...
Не правда ль, мир -- любовь, одна любовь,-
румяных уст привет устам румяным?
Иль мыслишь ты, что жизнь -- больного сон?
Что человек, должник природы темной,
отплачивать ей плачем обречен?
Что зримая вселенная -- огромный,
холодный монастырь, и в нем земля -
черница средь черниц золотоглазых -
смиренно смерти ждет, чуть шевеля
губами? Нет! В живых твоих рассказах
не может быть печали; уловлю
в их кружеве улыбку... Брат! Давно я
злодействую, но и давно скорблю!
Моя душа -- клубок лучей и гноя,
смесь жабы с лебедем... Моя душа -
молитва девушки и бред пирата;
звезда в лазури царственной и вша
на смятом ложе нищего разврата!
Как женщина брюхатая, хочу,
хочу я бога... Бога... слышишь,-- бога!
Ответь же мне,-- ты странствовал так много!
–
Ответь же мне -- убийце, палачу
своей души, замученной безгласно,-
встречал ли ты Его? Ты видел взор
персидских звезд; ты видел, странник страстный,
сияющие груди снежных гор,
поднявшие к младенческой Авроре
рубины острые; ты видел море,-
когда луна голодная зовет
его, дрожит, с него так жадно рвет
атласные живые покрывала
и все сорвать не может...
И ласкал
мороз тебя в краю алмазных скал,
и вьюга в исступленье распевала...
А то вставал могучий южный лес,
как сладострастие, глубоко-знойный;
ты в нем плутал, любовник беспокойный,
распутал волоса его; залез,
трепещущий, под радужные фижмы
природы девственной... Счастливый брат!
Ты видел все и все привез назад,