Пьесы. Том 2
Шрифт:
Король. Ну, как, Томас Бекет, ты доволен? Я стою голый перед твоей гробницей, и сейчас твои монахи придут стегать меня бичами. Вот чем кончилась наша с тобой история! Ты гниешь в этой могиле, заколотый кинжалами моих баронов, а я, как дурак, мерзну голый на сквозняке, дожидаясь, когда эти скоты набросятся на меня. Разве не лучше было бы нам договориться между собой?
Сбоку за колонной возникает Бекет в архиепископском облачении, как в день своей смерти.
Бекет (тихо). Мы не могли договориться.
Король. Я же сказал тебе: «Все, кроме чести королевства!» Ты сам научил меня этому.
Бекет.
Король. До чего же холодно было в ту нашу последнюю встречу на этой голой равнине Ферте-Бернар! Странно, в нашей с тобой истории всегда было холодно. Вот только в самом начале нашей дружбы было у нас несколько чудесных летних вечеров, с девочками... (Внезапно.) Ты любил Гвендолину, архиепископ? Ты рассердился на меня в тот вечер, когда я отнял ее у тебя, сказав: «Я здесь король!» Может быть, как раз этого ты и не мог мне простить.
Бекет (тихо). Я забыл.
Король. Ведь мы были братьями с тобой! В тот вечер я вел себя, как глупый мальчишка, когда закричал: «Я здесь король!» Это было ребячеством. Я был так молод... Я на все смотрел твоими глазами, ты прекрасно это знаешь!
Бекет (мягко, как ребенку). Не болтай, Генрих, лучше помолись.
Король (сердито). Ты думаешь, мне очень хочется молиться! (В то время как король говорит, Бекет медленно отступает во мрак и исчезает.) Я краешком глаза слежу за ними, вот они подкарауливают меня в боковых притворах. Хорошо тебе говорить, поглядел бы, какие у них рожи, у твоих саксонцев.. Оказаться голым в руках у этих скотов! У меня такая нежная кожа... Да ты и сам испугался бы! И потом, мне стыдно. Я стыжусь этого маскарада. Но понимаешь, я в них нуждаюсь.. Я должен перетянуть их на свою сторону, против моего сына, ведь он хочет сожрать мое королевство все целиком! Вот я и решил помириться с их саксонским святым! Разве это не забавно? Тебя возвели в сан святого, а я, король, заискиваю перед ними, перед этой безликой массой. До сих пор бессильная, чудовищно тяжеловесная, она покорно гнула спину под ударами, а теперь вдруг стала всемогущей. К чему же тогда все победы? Сегодня Англия - это они, хотя бы потому, что их намного больше и плодятся они, как кролики, никакой резней их не истребишь. Но за все нужно платить. Этому тоже ты меня научил, Томас Бекет, когда еще давал мне советы... Ты всему меня научил... (Мечтательно.) Хорошее это было время... Рано утром - правда, для нас раннее утро начиналось в полдень, ведь мы всегда ложились очень поздно, - ты входил ко мне в спальню, как раз когда я кончал умываться, ты входил отдохнувший, улыбающийся, такой свежий, как будто мы и не пили, не гуляли с девками всю ночь напролет... (С некоторой горечью.) Ты и тут был сильнее меня...
Появляется паж с белой купальной простыней в руках. Закутывает в нее короля и начинает растирать его. За сценой слышно в первый раз (потом это будет повторяться часто), что кто-то насвистывает английский марш, веселый, насмешливый. Это любимый марш Бекета. Освещение меняется. Снова внутренность собора. На сцене пусто. Потом Бекет отдергивает занавес - перед нами спальня короля. Голоса Бекета и короля, доносившиеся вначале словно из дали воспоминания, теперь тоже меняются, обретают реальность. Входит Томас Бекет, изящный молодой, обаятельный придворный в коротком камзоле, в башмаках, носки которых смешно загнуты вверх; он бодр, оживлен; кланяется королю.
Бекет. Мое почтение, сир!..
Король (лицо
Бекет. Я успел проскакать галопом до Ричмонда, сир! Холод божественный!
Король (стуча зубами). Как можно любить холод! (Пажу.) Растирай сильнее, скотина! (Бекет, улыбаясь, отталкивает пажа и начинает сам растирать короля. Пажу.) Вот теперь хорошо! Подбрось в огонь полено и убирайся! Подашь мне одеться.
Бекет. Государь, я сам одену вас.
Паж уходит.
Король. Только ты один и умеешь меня растирать... Что бы я делал без тебя, Томас! Но ведь ты дворянин, зачем тебе играть роль моего камердинера. Если бы я попросил об этом своих баронов, пожалуй, началась бы гражданская война!..
Бекет (улыбается). Ничего, со временем они согласятся играть эту роль, когда короли выучат как следует свою. Я - ваш слуга, государь, этим все сказано. Мне безразлично, помогаю ли я вам управлять королевством или растираю вас. Мне нравится помогать вам.
Король (ласково коснувшись его руки). Милый мой саксонец! Знаешь, что они мне все говорили вначале, когда я решил приблизить тебя? Что ты этим воспользуешься и в один прекрасный день заколешь меня.
Бекет (одевая короля, с улыбкой). И вы поверили этому, государь?
Король. Н-нет... Вначале я немного боялся. Ты ведь знаешь, меня легко напугать. Но ты выглядел таким воспитанным рядом с этими мужланами.... Как это тебе удается говорить по-французски без всякого английского акцента?
Бекет. Мои родители сумели сохранить свои земли, решив, как теперь говорят, сотрудничать с королем, вашим отцом. Меня еще мальчишкой отправили во Францию, чтобы я усвоил хорошее французское произношение.
Король. Во Францию? Не в Нормандию?
Бекет (улыбаясь). В этом было особого рода патриотическое кокетство. Они ненавидели нормандский акцент.
Король (язвительно). Только акцент?
Бекет (с непроницаемым видом, непринужденно). Мой отец был слишком суровым человеком, никогда при его жизни я не посмел бы допытываться о его сокровенных чувствах. Да и после его смерти ничего, разумеется, не прояснилось. Ему, правда, удалось нажить большое состояние, сотрудничая с королем. Но поскольку он был человеком строгих правил, думаю, что он сумел разбогатеть, не поступаясь своей совестью. По-видимому, людям строгих правил известен какой-то фокус, который помогает им преуспеть в смутные времена.
Король. А тебе?
Бекет (делая вид, будто не понимает вопроса). Мне, государь?
Король (не скрывая легкого презрения, так как, при всем своем восхищении Бекетом, а может быть, именно по этой причине, ему приятно порой иметь против него лишний козырь). А тебе легко удался этот фокус?
Бекет (продолжая улыбаться). Для меня вопрос стоял иначе. Я ведь человек легкомысленный... Откровенно говоря, я над этим даже не задумывался. Я обожаю охоту, а только норманны и их приближенные имели право охотиться. Я обожаю роскошь, а роскошь была привилегией норманнов. Я обожаю жизнь, а саксонцам грозило истребление. Добавлю еще, что я обожаю честь.