Пьесы
Шрифт:
ЛИЗЕТА. Крепко же она его любила...
АНЕТА. Ты мне про любовь не толкуй! Что ты в ней понимать можешь?! Любовь... Любовь, Лизка, это... Это вспыхнет, опалит — и нет ее больше, и не понимаешь, что же это такое с тобой было...
ЛИЗЕТА. Не хотела бы я до такой любви дожить, чтобы через нее разума лишиться. Погоди, душа моя, настанут холода — твоя Аксинья живенько в разум придет. И с любовью своею вместе...
Андрей Федорович брел, жуя на ходу краюху. Его нагнал отец Василий.
ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Аксинья Григорьевна!
Андрей Федорович даже не обернулся.
ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Ну что ты сама маешься и сродственников изводишь? Да повернись, когда с тобой говорят! Аксинья Григорьевна!
АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Оставь, не тревожь покойницу. Зачем вы все мою Аксиньюшку тревожите?
ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Ну... Андрей Федорович!..
Вот теперь можно было повернуть к нему лицо.
ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Андрей Федорович, послушай доброго слова, вернись домой. Что ты, право? Осень близко. Лучше ли будет, коли тебя дождь и холод под крышу загонят? А так — своей волей вернешься. Глядишь — и сжалится над тобой Господь.
АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Сжалится?
ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Слезы тебе вернет. Покойников ведь оплакивать нужно. Слезы Господу угодны. Выплачешься — молиться вместе будем.
АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Слезы?.. Нет, нет, на что мне?!
ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Молиться-то и под крышей можно. А то, хочешь, в храме Божьем хоть весь день поклоны бей. И в монастырь постричься можно. Зачем же по улицам ходить, народ смущать?
АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Не стану. Мне тут молиться надобно.
ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. На улицах? Чем же улица лучше кельи? Чем?
АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Тут меня Господь видит!
ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Вон оно что — гордыня! Не Бог, а люди тебя видят. Да и смеются. Слоняешься, прости Господи, пристанища не имея, как Вечный жид!
АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Вечный Жид — дурак.
ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Это почему же?
АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. А вот покрестился бы — и остался без греха. И помер себе спокойно...
Отец Василий так и обмер.
АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Уж ему-то креститься сам Бог велел. Кому другому нужно было в Христа уверовать, а ему и этого не требовалось — что Христос есть, он ЗНАЛ! Уж коли не он — кто еще бы это ЗНАЛ? Коли по слову Христову идешь да идешь — стало быть, слово-то — Божье, а?
ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Экие у тебя мысли еретические! Выходит, и тебе Господь сказал — «иди»? Гордыня это, Андрей Федорович, гордыня тебя гонит!
АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Это Вечного Жида гордыня гонит, смириться перед Христом не дает.
ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Тебе, выходит, тоже сказано — «иди»?
АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Я великий грешник. Но коли Господь мне сейчас скажет «стой», отвечу — прости, Господи, грехов еще не замолил, ни своих, ни Аксиньюшки.
ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Гордыня!
АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Пускай...
Ошарашив священника этим признанием, Андрей Федорович торопливо пошел прочь. Батюшка же остался стоять, шепча молитву и крестясь. Такое он видел впервые.
Андрей Федорович, устав, присел прямо на землю.
АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Господи, Господи?.. Своими-то словами тебе сказать можно? Или все молитвы наизусть вычитывать?.. Ты слышишь меня, Господи, Ты видишь меня, Господи?
Ответа он не получил.
АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Ну так услышишь и увидишь, Господи. Я ведь почему в церковь молиться не хожу? От церковного купола молитва идет золотым снопом, как в нем один-то колосок разглядеть? Поди вытащи колосок из сердцевины снопа... А моя — вот она...
Андрей Федорович, усмехнувшись, покачал головой.
АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. А коли выйти ночью на открытое место, так там я — один... раб Твой Андрей... и поднятое к небу лицо мое — одно. Поклонишься на все четыре стороны — и посылай вверх свою молитву! Ты же видишь меня в чистом поле, Господи!
В ответ на молчание он тяжко вздохнул.
АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Да и просто на улице — тоже ведь не всякий на ходу молится, молитва к небу одна-одинешенька поднимается. А поглядеть сверху — от кого? А от меня! От раба Божия Андрея — о рабе Божьей Ксении... Другой такой молитвы нет, Господи, одна моя — такая. Ты ей, бедненькой моей, без покаяния помереть дозволил — так вот и гляди, и слушай, Господи. Я замолю ее грехи! Буду замаливать, доколе не услышишь! Я, раб Божий Андрей — за рабу Божью Ксению...
В карете визави сидят граф Энский, вольготно раскинувшись в кресле, и отец Василий в скромном своем облачении, от неловкости весь поджавшись.
ГРАФ. Стало быть, тут ее и можно увидеть?
ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Тут, ваше сиятельство.
ГРАФ. Так государыне и доложу. Уж коли ей по сердцу такие диковины... Воля твоя, а тут что-то надобно предпринять. Бегает по улицам в офицерском мундире!