Пьесы
Шрифт:
Часы бьют первую четверть. Часовой возвращается с обхода.
А теперь, сэр, настал час, когда королеве-девственнице больше подобает быть в постели, чем беседовать наедине с самым дерзким из своих подданных. Эй, люди! Кто сегодня охраняет покои королевы?
ЧАСОВОЙ. Я, ваше величество.
ЕЛИЗАВЕТА. Так смотрите, впредь охраняйте их получше. Вы пропустили очень опасного кавалера к самым дверям нашей королевской опочивальни. Выведите его да известите меня, когда накрепко запрете за ним ворота; я не решусь
ШЕКСПИР (целует ей руку).Я ухожу через ворота во тьму, ваше величество, но мысли мои следуют за вами.
ЕЛИЗАВЕТА. Что? К моему ложу?
ШЕКСПИР. Нет, ваше величество, к вашим молитвам, в которых я прошу вас помянуть и мой театр.
ЕЛИЗАВЕТА. С этой молитвой я обращаюсь к потомству. А сами вы не забудьте вознести молитву к богу. Доброй ночи, мистер Билль!
ШЕКСПИР. Доброй ночи, великая Елизавета! Боже, храни королеву!
ЕЛИЗАВЕТА. Аминь!
Расходятся: она – в свои покои, он, под охраной часового, – к воротам, что обращены к Блэкфрайерс.
Пигмалион
Поэма в пяти действиях
Перевод Е. Д. Калашниковой
Действие первое
Ковент-гарден. Летний вечер. Дождь как из ведра. Со всех сторон отчаянный рев автомобильных сирен. Прохожие бегут к рынку и к церкви св. Павла, под портиком которой уже укрылось несколько человек, в том числе пожилая дама с дочерью, обе в вечерних туалетах. Все с досадой всматриваются в потоки дождя, и только один человек, стоящий спиной к остальным, по-видимому совершенно поглощен какими-то отметками, которые он делает в записной книжке. Часы бьют четверть двенадцатого.
ДОЧЬ (стоит между двумя средними колоннами портика, ближе к левой). Я больше не могу, я вся продрогла. Куда девался Фредди? Полчаса прошло, а его все нет.
МАТЬ (справа от дочери).Получаса не прошло. Но он бы уже мог привести такси.
ПРОХОЖИЙ (справа от пожилой дамы).Это вы и не надейтесь, леди: сейчас ведь все из театров едут; раньше половины двенадцатого ему такси не достать.
МАТЬ. Но нам необходимо такси. Не можем же мы стоять здесь до половины двенадцатого. Это просто возмутительно.
ПРОХОЖИЙ. Да я-то тут при чем?
ДОЧЬ. Будь у Фредди хоть капля сообразительности, он взял бы такси у театра.
МАТЬ. Чем он виноват, бедный мальчик?
ДОЧЬ. Другие ведь достают. Почему же он не может?
Со стороны Саутгемптон-стрит влетает Фредди и становится между ними, закрыв зонтик, с которого стекает вода. Это молодой человек лет двадцати; он во фраке, брюки у него внизу совершенно мокрые.
ДОЧЬ. Так и не достал такси?
ФРЕДДИ.
МАТЬ. Ах, Фредди, неужели совсем, совсем нет? Ты, наверно, плохо искал.
ДОЧЬ. Безобразие. Уж не прикажешь ли нам самим идти за такси?
ФРЕДДИ. Я же вам говорю, нигде нет свободных. Дождь пошел так неожиданно, всех застигло врасплох, и все бросились к такси. Я прошел до самого Чэринг-кросс, а потом в другую сторону, почти до Ледгейт-цирка, и ни одного не встретил.
МАТЬ. А на Трафальгар-сквере был?
ФРЕДДИ. На Трафальгар-сквере тоже ни одного нет.
ДОЧЬ. А ты там был?
ФРЕДДИ. Я был на Чэрингкросском вокзале. Что ж ты хотела, чтоб я до Гаммерсмита маршировал под дождем?
ДОЧЬ. Нигде ты не был!
МАТЬ. Правда, Фредди, ты как-то очень беспомощен. Ступай снова и без такси не возвращайся.
ФРЕДДИ. Только зря вымокну до нитки.
ДОЧЬ. А что же нам делать? По-твоему, мы всю ночь должны простоять здесь, на ветру, чуть не нагишом? Это свинство, это эгоизм, это…
ФРЕДДИ. Ну, ладно, ладно, иду. (Раскрывает зонтик и бросается в сторону Стрэнда, но по дороге налетает на уличную цветочницу, спешащую укрыться от дождя, и вышибает у нее из рук корзину с цветами.)
В ту же секунду сверкает молния, и оглушительный раскат грома как бы аккомпанирует этому происшествию.
ЦВЕТОЧНИЦА. Куда прешь, Фредди! Возьми глаза в руки!
ФРЕДДИ. Простите. (Убегает.)
ЦВЕТОЧНИЦА (подбирает цветы и укладывает их в корзинку).А еще образованный! Все фиалочки в грязь затоптал. (Усаживается на плинтус колонны, справа от пожилой дамы, и принимается отряхивать и расправлять цветы.)
Ее никак нельзя назвать привлекательной. Ей лет восемнадцать – двадцать, не больше. На ней черная соломенная шляпа, сильно пострадавшая на своем веку от лондонской пыли и копоти и едва ли знакомая со щеткой. Волосы ее какого-то мышиного цвета, не встречающегося в природе: тут явно необходимы вода и мыло. Порыжелое черное пальто, узкое в талии, едва доходит до колен; из-под него видна коричневая юбка и холщовый фартук. Башмаки, видно, тоже знали лучшие дни. Без сомнения, она по-своему чистоплотна, однако рядом с дамами решительно кажется замарашкой. Черты лица у нее недурны, но состояние кожи оставляет желать лучшего; кроме того, заметно, что она нуждается в услугах дантиста.
МАТЬ. Позвольте, откуда вы знаете, что моего сына зовут Фредди?
ЦВЕТОЧНИЦА. А, так это ваш сын? Нечего сказать, хорошо вы его воспитали… Разве это дело? Раскидал у бедной девушки все цветы и смылся, как миленький! Теперь вот платите, мамаша!
ДОЧЬ. Мама, надеюсь, вы не сделаете ничего подобного. Еще недоставало!
МАТЬ. Подожди, Клара, не вмешивайся. У тебя есть мелочь?
ДОЧЬ. Нет. У меня только шестипенсовик.
ЦВЕТОЧНИЦА (с надеждой). Вы не беспокойтесь, у меня найдется сдача.