Пьесы
Шрифт:
Д р у я н о в (жестко). Ваше решение — согласиться с планом освоения вашего котла, не дожидаясь модернизации завода. Друянов выигрывает, ибо отпадет причина его снятия, а вы готовы хоть на соплях строить свое детище. Так?
Б е р е з о в с к и й. Не сметь кричать на меня!
Д р у я н о в. Я спрашиваю — так?!
Б е р е з о в с к и й (тихо). Да, именно так. И нечего тут выдумывать. Не из таких ям вылезали.
Д р у я н о в. Вы-то, Андрей Павлович, вообще в яму не попадали. Потому так храбро в нее и лезете. А я не хочу. Не хочу. (Быстро
Березовский поспешно уходит в другую сторону. К столу Олечки медленно подходит С е м е н я к а.
О л е ч к а. Устали, Дмитрий Остапович?
С е м е н я к а. Вроде… нет.
О л е ч к а. Вы хоть обедали сегодня?
С е м е н я к а. Жарко. (Не сразу.) Меня никто не спрашивал?
О л е ч к а. Звонил Лобанов. Скоро будет. Как условились.
С е м е н я к а. Лобанов, Лобанов… взлети выше солнца… Ну что ж, подождем. (Идет в кабинет. Садится за стол. Перекладывает бумаги, лежащие на столе.)
К столу Олечки подходит пожилой человек в черном праздничном костюме. Весь в орденах и медалях. В руках множество свертков и цветы.
С и в о л о б о в. Извиняюсь, девушка. К товарищу из Москвы можно пройти?
О л е ч к а. Вы — товарищ Сиволапов?
С и в о л о б о в. Не-ет… Сиволобов моя фамилия.
О л е ч к а. Простите, пожалуйста. Проходите.
Сиволобов входит в кабинет.
С и в о л о б о в. Разрешите войти?
Семеняка не слышит.
Разрешите войти?
С е м е н я к а. Да-да, пожалуйста.
С и в о л о б о в. Сиволобов Степан Гаврилович, мастер из второго трубного. То есть теперь бывший, конечно…
С е м е н я к а. Рад познакомиться… Поздравляю…
С и в о л о б о в. С чем же?
С е м е н я к а. Как говорится, с уходом на заслуженный отдых.
С и в о л о б о в. А… спасибо, конечно. (Пауза.) Извиняюсь, ваше имя-отчество?
С е м е н я к а. Дмитрий Остапович.
С и в о л о б о в. А я ведь жаловаться к вам пришел.
С е м е н я к а. Жаловаться?
С и в о л о б о в. Ага.
С е м е н я к а. На кого же?
С и в о л о б о в. На директора нашего, на Друянова Игоря Петровича.
С е м е н я к а. Проходите, пожалуйста. Садитесь.
Сиволобов садится.
А собственно говоря, почему с жалобой на директора вы обратились ко мне?
С и в о л о б о в. А куда же еще? Да вы не переживайте… Я вам по порядочку все объясню. Вот вы говорите — отдых заслуженный. Поздравляете меня. А он мне — вот где, этот отдых. Я у директора на приеме был. Так и так, объясняю, не могу я из цеха уходить. Дело же понятное, человеческое. Только ведь Друянову хоть кол на голове теши. Смеется.
С е м е н я к а. Смеется?
С и в о л о б о в. Ага. «Тебе, говорит, шестьдесят
С е м е н я к а. А почему все-таки ко мне?
С и в о л о б о в. А куда же еще? В цеховой комитет? В завком? Да для них слово Друянова — закон. А ежели по совести — как же ему не верить! Он людей никогда не обманывал. Я вот лично не помню. Так что поди пожалуйся на него. Да они, мужики, работяги наши, за Друянова кому угодно хвоста накрутят.
С е м е н я к а. Неприступный, выходит, у вас директор.
С и в о л о б о в. Ну-у… Артист. До слез иной раз доведет. Прямо хоть последнюю рубашку с себя скидавай и на общее дело отдавай. А потом подумаешь: чего он такого особенного сказал, сам ты об этом тоже думал. Но зато артист. Помню, пришел он только к нам на завод. Утром у проходной встал сам. «Кто небритый — в парикмахерскую». Так полсмены бриться отправил. Целую неделю стоял. Пока не приучились, что небритым на завод не проскочишь. Его, бывало, в горкоме спрашивают: «Чего они, бритые, лучше работать будут?» — «Лучше», — отвечает. Ну, а теперь сами, наверное, видели, — парикмахерская около проходной. Кто дома забыл — пожалуйста. Артист… Вот потому и не жалуемся.
С е м е н я к а. Но вы-то как раз жалуетесь.
С и в о л о б о в. Я? Это точно… жалуюсь…
С е м е н я к а. Только я в толк никак не возьму, на что жалуетесь.
С и в о л о б о в. Вы же, Дмитрий Остапович, как я слышал, директором Левашовского завода работаете.
С е м е н я к а. Да. Пока.
С и в о л о б о в. Ну, так вот. Я вот что придумал. Я еще с войны маневры уважаю. В лоб, может, и красивей, а маневром умнее.
С е м е н я к а. И что же за маневр?
С и в о л о б о в. Вы, значит, как уезжать отсюда будете к себе обратно, так вроде Друянову и намекните: хочу, мол, к себе на завод вашего пенсионера Сиволобова пригласить. Тут, может, Игорь Петрович и спохватится. Жалко все-таки старого мастера на сторону терять: вот тогда, может, директор и удовлетворит мою просьбу. Ясен теперь Дмитрий Остапович, маневр мой?
С е м е н я к а. Ясен. А что, если Друянов отпустит вас? Что тогда?
С и в о л о б о в. Тогда что же… С вами поеду. Не возражаете?
С е м е н я к а. Не возражаю.
С и в о л о б о в. Ну вот и спасибо. До свидания, уважаемый Дмитрий Остапович. Счастливого возвращения вам обратно, домой. (Направляется к двери.)
С е м е н я к а. Степан Гаврилович, вы во время войны в разведке служили?
С и в о л о б о в. Не-ет… В артиллерии. В дальнобойной. (Выходит из кабинета, подходит к столу Олечки.) Слушай, дочка, а он как, понятливый?
О л е ч к а. Кто?.. Товарищ Семеняка?
С и в о л о б о в (решив про себя). Понятливый… (Неожиданно запел.) «Эх ты, моя дорогая, эх ты, моя золотая…» (Уходит.)
Г р и н ь к о и Д р у я н о в направляются в кабинет директора.
Д р у я н о в. Это что же получается, Григорий Тарасович? Старого коммуниста провожаем на пенсию, а секретаря парткома на митинге нет? Это как понимать?