Петербург
Шрифт:
– "Неправда ли, было там странно?"
Так стоял он когда-то (ибо все это - было)... Но рюмки чокнулись звонко; так же чокнулись рюмки...
– где чокнулись?
– "Где?"
Николай Аполлонович силился вспомнить. Николай Аполлонович, к сожалению, вспомнить не мог.
– "А там - под забором... Нет, хозяин, сардинок не надо: плавают в желтой слизи".
Павел Яковлевич сделал Аблеухову пояснительный жест.
– "Как я там вас настиг: вы стояли над лужею и читали записочку: ну, думаю я, редкий
Кругом стояли все столики; за столиками бражничал какой-то ублюдочный род; и валил, валил сюда этот род: ни люди, ни тени, - поражая какими-то воровскими ухваточка-ми; все то были жители островов, а жители островов род ублюдочный, странный: ни люди, ни тени. Павел Яковлевич Морковин тоже был с острова: улыбался, хихикал, поражая какими-то воровскими ухватками.
– "Знаете что, Павел Яковлевич, я, признаться сказать, жду от вас объяснения..."
– "Моего поведения?"
– "Да!"
– "Я его объясню..."
Вновь блеснул терпкий яд: он пьянел - все вертелось; призрачней блистал кабачок; синеватей казался голландец, а громада - огромней; тень ее изломалась на стенах и казалась будто увенчанной неким венцом.
Павел Яковлевич все более лоснился - оплывал, ожиревал: здесь мешком; здесь - сосочком; здесь - белою бородавочной; одутловатое это лицо в его памяти вызвало кончик сальной, свиной, оплывающей свечки.
– "Так по третьей?"
– "По третьей..."
– "Ну, так что же вы скажете о разговоре под подворотней?"
– "Про домино?"
– "Ну, само собой разумеется!.."
– "Я скажу, что сказал..."
– "Со мной можно быть вполне откровенным".
От пахнущих губ господина Морковина Николай Аполлонович хотел с отвращением отвернуться, но себя перемог; а когда его чмокнули в губы, то невольно свой взгляд, полный пытки, бросил он в потолок, сметая рукою с высокого лба прядь своих волосинок, в то время как губы его неестественно растянулись в улыбке и, натянуто прыгая, задрожали (неестественно прыгают так лапки терзаемых лягушат, когда лапок этих коснутся концы электрических проволок).
– "Ну вот: так-то лучше; и не думайте ничего: домино - так себе. Домино просто выдумал я для знакомства..."
– "Виноват, вы закапались сардиночным жиром", - перебил его Николай Аполлоно-вич, а сам думал: "Это он все хитрит, чтобы выпытать: надо быть осторожным..." Мы забыли сказать: домино с себя Николай Аполлонович снял в ресторанной передней.
– "Согласитесь: дикая мысль, что вы - домино... Хи-хи-хи: ну, откуда такое возьмется - а? Послушайте? Я себе говорю: эй, Павлуша, да это, батенька мой, просто так себе: курьезное озарение - и при том под забором, при свершении, так сказать,
необходимой потребности человеческой... Домино!.. Просто-напросто, предлог для знакомства, милый вы человек, потому что очень, очень, очень наслышаны: о
Они отошли от водочной стойки, пробираясь меж столиков. И опять оттуда машина, как десяток крикливых рогов, в копоть бросивших уши рвущие звуки, вдруг рявкнула; задилинькали, разбиваясь об уши, стаи маленьких колокольчиков; из отдельного кабинета неслась чья-то наглая похвальба.
– "Человек: чистую скатерть..."
– "И водки..."
– "Ну, так вот-с: покончили с домино. А теперь, дорогой, о другом нас связующем пунктике..."
– "Вы сказали о каком-то нас связующем пункте... Что же это за пункт?"
Положили локти на столик. Николай Аполлоно-вич ощутил опьянение (от усталости, верно); все краски, все звуки, все запахи безобразней ударились в раскаленный добела мозг.
– "Да-да-да: курьезнейший, любопытнейший пунктик... Прекрасно: мне почки с мадерою, а вам... тоже почек?"
– "Что же это за пункт?"
– "Половой, две порции почек... Вы изволили спрашивать о любопытнейшем пункте? Ну, так вот-с - я признаюсь: узы-то - нас связавшие узы - суть священные узы..."
– "Это узы родства".
– "Узы крови..."
В это время подали почки.
– "О, не думайте, чтобы узы те...
– Соли, перцу, горчицы!
– были связаны с пролитием крови: да что вы дрожите, голубчик? Ишь ты, как вспыхнули, занялись - молодая девица! Передать вам горчицы? Вот перец".
Николай Аполлонович так же, как и Аполлон Аполлонович, переперчивал суп; но он остался с висящей в воздухе перечницей.
– "Чтб вы сказали?"
– "Я сказал вам: вот перец..."
– "О крови..."
– "А? Об узах? Под кровными узами разумею я узы родства".
– Маленький столик побежал тут по залу (водка действовала); маленький стол расширялся без толку и меры; Павел же Яковлевич вместе с краем стола отлетел, подвязался грязной салфеткою, копошился в салфетке и имел вид трупного червяка.
– "Все-таки, извините меня, я, должно быть, вас вовсе не понял: скажите же, что разумеете вы под нашим родством?"
– "Я, Николай Аполлонович, прихожусь, ведь, вам братом..."
– "Как братом?"
Николай Аполлонович даже привстал, но лицо перегнул через стол к господинчику; с задрожавшими нервно ноздрями лицо его казалось теперь бело-розовым в шапке вставших дыбом волос; волосы же были какого-то туманного цвета.
– "Разумеется, незаконным, ибо я, как-никак, плод несчастной любви родителя вашего... с домовой белошвейкою..."
Николай Аполлонович сел; темно-синие и еще потемневшие очи, и легчайшее благовоние уайт-розовых ароматов,4 и тонкие, скатерть терзавшие пальцы его выражали томление смерти: Аблеуховы дорожили всегда чистотой своей крови; дорожил кровью и он; - как же так, как же так: папаша его, стало быть, имел...