Петербург
Шрифт:
– "Словом, были вы, Николай Алоллонович, как Дионис терзаемый... Но в сторону шутки: вы теперь говорите совсем другим языком; не узнаю я вас.... Не по Канту теперь говорите... Этого языка я от вас еще не слыхал..."
– "Да я уж сказал вам: какая-то слетела повязка - со всех ощущений... Не по Канту - вы верно сказали... Какое там!.. Там - все другое..."
– "Там, Николай Аполлонович, логика, проведенная в кровь, то есть ощущение мозга в крови или - мертвый застой; а вот налетело на вас настоящее потрясение жизни
– "Стою я, знаете ли, над ней, и - скажите пожалуйста: мне кажется, да, о чем это я?"
– "Вам "кажется", сказали вы", - подтвердил Александр Иванович...
– "Мне кажется - весь-то пухну, весь-то я давно пораспух: может быть, сотни лет, как я пухну; да и расхаживаю себе, не замечая того, - распухшим уродом... Это, правда, ужасно".
– "Это все - ощущения..."
– "А скажите, я... не..."
Александр Иванович сострадательно усмехнулся:
– "Наоборот, вы осунулись: щеки - втянуты, под глазами - круги".
– "Я стоял там над ней... Да не "я" там стоял - не я же, не я же, а... какой-то, так сказать, великан с преогромною идиотскою головою и с несросшимся теменем; и при этом - пульсирует тело; всюду-всюду на коже иголочки: стреляет, покалывает; и я явственно слышу укол - в расстоянии по крайней мере на четверть аршина от
тела, вне тела!.. А?.. Подумайте только!.. Потом - другой, третий: много-много уколов в ощущении совершенно телесном - вне тела... А уколы-то, биения, пульсы - поймите вы!
– очертили собственный контур мой - за пределами тела, вне кожи: кожа - внутри ощущений. Что это? Или я был вывернут наизнанку, кожей - внутрь, или выскочил мозг?"
– "Просто были вы вне себя..."
– "Хорошо это вам говорить "вне себя"; "вне себя" - так все говорят; выражение это - аллегория просто, не опирающаяся на телесные ощущения, а, в лучшем случае, лишь на эмоцию. Я же чувствовал себя вне себя совершенно телесно, физиологически, что ли, и вовсе не эмоционально... Разумеется, кроме того, я был еще вне себя в вашем смысле: то есть был потрясен. Главное же не это, а то, что ощущения органов чувств разлились вкруг меня, вдруг расширились, распространились в пространство: разлетался я, как бомб..."
– "Тсс!"
– "На части!.."
– "Могут услышать..."
– "Кто же это там стоял, ощущал - я, не я? Это было со мною, во мне, вне меня... Видите, какой набор слов?.."
– "Помните, давеча, как я у вас был, с узелком, то я у вас спрашивал, почему это я - я. Вы тогда меня не поняли вовсе..."
– "А теперь я все понял: но ведь это - ужас, ведь ужас..."
– "Не ужас, а подлинное переживание Диониса: ае словесное, не книжное, разумеется... Умирающего Диониса..."
– "Просто, черт знает что!"
– "Успокойтесь же, Николай Аполлонович, вы страшно устали; и устать вам немудрено: столькое
– Александр Иванович положил свою руку ему на плечо; плечо перед ним выдавалось на уровне
груди; и плечо то дрожало; Александр Иванович теперь испытывал прямо-таки потребность отделаться от нервно трещавшего перед ним Николая Апол-лоновича, чтобы отдать себе в происшедшем ясный и спокойный отчет.
– "Да я спокоен, совершенно спокоен; теперь, знаете ли, я не прочь даже выпить; бодрость эдакая, подъем... Ведь, вы наверное можете мне сказать, что порученье - обман?"
Этого наверное не мог сказать Александр Иванович; тем не менее Александр Иванович с необычною пылкостью отрезал всего лишь:
– "Ручаюсь..."
ОТКРОВЕНИЕ
Наконец он простился.
Надо было теперь зашагать: все шагать, вновь шагать - до полного одурения мозга, чтоб свалиться на столик харчевни - соображать и пить водку.
Александр Иванович вспомнил: письмецо, письмецо! Сам-то он ведь должен был передать письмецо - по поручению некой особы: передать Аб-леухову.
Как он все позабыл! Письмецо с собою он брал, отправляясь тогда к Аблеухову - с узелочком; письмецо передать он забыл; передал вскоре после Варваре Евграфовне, которая ему говорила, что с Аблеуховым встретится. Письмецо то вот и могло оказаться письмецом роковым.
Нет, да нет!
Не тем оно было; да и то, роковое, по словам Аблеухова, ему было передано на балу; и - какою-то маскою... Маска, бал и - Варвара Евграфовна Соловьева.
Нет и нет!
Александр Иванович успокоился: значит т о письмецо вовсе не было этим, переданным Соловьевой и полученным от Липпанченки; значит он, Александр Иванович Дудкин, непричастен был в этом деле; но - главное: ужасное поручение от особы исходить не могло; это был главный козырь в руках его: козырь, побивающий бред и все бредные его подозрения (подозрения эти опять пронеслись у него в голове, когда он обещался, ручался за партию - за Липпанченко, то есть потому, что Липпанченко был его орган общения с партией); если бы не этот в руках его находящийся козырь, то есть если бы письмецо шло от партии, от Липпанченко, то особа, Липпанченко, была бы особою подозрительной, а он, Александр Иванович Дудкин, оказался бы связанным с подозрительной личностью.
И встали бы бреды.
Только что он сообразил это все и уже собирался пересечь ток пролеток, чтобы прыгнуть в навстречу бегущую конку (трамвая ведь еще не было), как его позвал голос:
– "Александр Иваныч, постойте... Минуточку..."
Обернулся и увидел, что оставленный им за мгновенье пред тем Николай Аполлонович, задыхаясь, бежит за ним чрез толпу - весь дрожащий и потный; с лихорадочным огонечком в глазах он махал ему тростью через головы удивленных прохожих...
– "Минуточку..."