Петербургские трущобы. Том 1
Шрифт:
– Какой сюрприз? – подняла она свои удивленные глазки.
– Тетушка хочет отпраздновать ваше новоселье, – объяснил за генеральшу Шадурский, – и потому мы будем ужинать в вашей комнате: там уже и стол приготовлен. Вы, стало быть, – наша хозяйка; ведите же нас.
Ужин был действительно превосходный. Генеральша не желала ударить лицом в грязь перед молодым князем и потому, заезжая из театра домой перед катаньем на тройке, успела распорядиться обо всем самым предусмотрительным образом.
Три бокала шампанского, выпить которые она убедила Машу, привели эту последнюю в крайне
– Ну, я пойду уже спать, а ты, Marie, занимай кузена, – сказала Амалия Потаповна, грузно подымаясь с места, и поцеловала в лоб молодую девушку.
– Послушайте-ка, ma tante [242] , мне что-то не хочется ехать домой: лень, да и поздно, прикажите мне там где-нибудь сделать постель, – предложил Шадурский, на что Амалия Потаповна с улыбкой ответила: «Bon»! [243] * – и удалилась из комнаты. Маше после нескольких бокалов шампанского нисколько не показалось странным последнее предложение молодого князя.
[242]
Тетушка (фр.).
[243]
Хорошо (фр.).
Она продолжала прыгать, смеяться и не оказывала особенного сопротивления, когда тот, поймав ее за руки, начинал покрывать их поцелуями; ее очень забавляло, если она успевала выдернуть свою ладонь из-под его губ в то время, как они готовились прикоснуться к ней. Ей весело было с каким-то наивно-грациозным, кошачьим кокетством дразнить молодого человека.
– Послушайте, кузина, мы с вами ведь родня – так выпьемте на брудершафт! – вдруг пришла ему фантазия.
– На брудершафт?.. А что это значит, выпить на брудершафт?
– А вот я вас научу. Это значит, что мы поцелуемся и после этого будем ты говорить. Согласны?
– Нет, не хочу… Ведь это только муж да жена говорят, или брат с сестрою…
– А мы с вами кузены – не все ли равно?
– Ну, выпьемте, пожалуй!.. Как же это?
– А вот как, – объяснил князь, налив два бокала. – Давайте сюда вашу руку…
– Нате хоть обе!
– Нет, надо правую, которая с бокалом. Садитесь ближе ко мне – сюда, на диван.
– Ну, а теперь что?
– А теперь мы скрестим наши руки, как кольцо с кольцом, и выпьем… Пейте, кузина! разом только! разом! да и все до дна – вот так! Молодец, кузина!
Маша выпила залпом и весело засмеялась.
– Теперь
– «Ты» говорить?.. А я-то как же?
– И ты мне тоже.
– Ах, как это странно – «ты»!.. Владимир – ты… Володя. Воля – ты, – словно сама с собою тихо говорила она в полузабытьи, медленно выговаривая слова и как бы вслушиваясь в гармонию их произношения. – А ведь это хорошо ты говорить! – вдруг с живостью вскочила она с места.
– Еще бы не хорошо! только ты постой, ты сиди – мы еще не кончили наш брудершафт! – притянул он ее к себе за руку.
– Как не кончили; да ведь мы уж на ты? – старалась она вывернуться.
– А целоваться-то – разве забыла?
– Э, нет, я целоваться не хочу… не хочу… и не хочу!
– Мало ли чего ты не хочешь!.. Теперь уж нельзя, теперь надо, – говорил он, насильно обняв ее одной рукой за талию, а другой стараясь повернуть к себе ее головку, которую она порывисто и грациозно то опускала низко на грудь, то вдруг закидывала кверху или отводила в стороны, закрывая ладонями свои смеющиеся губки, чтобы увернуться от его поцелуев, покрывавших уже ее глаза, лоб и шею и щеки.
Наконец ему удалось отвести от лица ее руки, и она, изнеможенная этой борьбой, уже не сопротивлялась более его долгому, впивающемуся поцелую.
Это был еще первый подобный поцелуй в ее жизни, и под неотразимым его обаянием она без сил, без движения, в каком-то чудном забытьи, ощущая все это словно сквозь сон, опрокинулась на державшую ее руку.
Князь чувствовал на этой руке и на своей груди нечастые конвульсивные вздрагивания всем телом молодой девушки, видел томление, разлившееся по ее красивому лицу, – и с видом дилетанта, сделавшим бы честь пятидесятилетнему ловеласу, любовался на свою добычу.
И вот эта добыча чувствует уже, как раскрылся ворот ее пеньюара, ощущает чужую щеку на своем обнаженном плече… болезненное, но бессильное чувство стыда вынуждает у нее последние сопротивления, последние усилия. Она, полная неизвестности о том, что с ней делается, что с ней будет, – без слов, одним только красноречивым взглядом, полным слез, молит его отсрочить роковой миг и старается стыдливо прикрыть свою грудь и плечи.
Под утро ее разбудили новые ласки любовника. Здесь только она опомнилась и с криком ужаса вырвалась из его объятий.
– Князь… я – бедная девушка… Стыдно! – через силу проговорила она, давя в груди истерические рыдания.
Но князь был не из стыдливого десятка.
– Прочь!.. подите прочь от меня! не подходите! – возвысила она голос, отстраняя его рукою. – Господи, господи! что они со мною сделали! Как я людям-то в глаза погляжу теперь!.. О, какая подлость!.. Несчастная я, несчастная! – и она, рыдая, бросилась на свою подушку.
Князю еще никогда не доводилось быть свидетелем подобной сцены. Он испугался, струсил и, став перед ней на колени, начал просить прощения, уверять в своей любви, клясться, что он все это загладит, говорить, что хочет жениться на ней, и все прочие глупые и пошлые слова, которые обыкновенно говорятся подобными героями в такие критические минуты.