Петербургские женщины XIX века

Первушина Елена Владимировна

Воспитанницы младшего класса вставали со звонком, имея разрешение до звонка, лишь сидя в кроватке, в случае надобности, штопать свои чулки или починить разорвавшееся накануне платье. В первое время по поступлении в училище младшие умывались, оправляли свои кроватки, причесывали головы и одевались под присмотром и по указаниям своих „старших“. У всякой „младшей“ была своя „старшая“. Так называлась воспитанница старшего класса, имевшая одинаковый номер в своем классе с номером девочки младшего класса… Старшие имели некоторого рода власть и сообразно с нею ответственность по отношению к своим младшим. Они играли роль как бы старших сестер и пользовались со стороны младших нежною любовью. Эти отношения старших к младшим вносили в строй училища жизни совершенно семейный характер и заставляли девочек скоро свыкаться с училищем, где они находили новую семью, встречавшую их ласково и любовно. Никаких насмешек и шуток, подчас и злых, обычных во многих заведениях над новенькими, в Царскосельском училище никогда не бывало. Новеньких баловали все, начиная с их воспитательницы, лишь только исподволь и умело подчинявшей их требованиям дисциплины училища…

Утренние часы времени у воспитанниц были свободны от занятий уроками. Исключение допускалось лишь для уроков чистописания и пения. Остальные же уроки происходили в послеобеденное время от 2 до 5 часов дня. Лишь в старшем

классе в те дни, когда было три урока (время от 2 до 5 было занято двумя полуторачасовыми уроками), первый из них начинался утром в 10 часов и продолжался до 12, до времени обеда. Это распределение уроков было приноровлено к удобству хозяйственных занятий воспитанниц. После завтрака дежурные всякого рода шли к обязанностям своего дежурства: в столовой мыли чашки и затем приготовляли столы для обеда; в кухне чистили овощи и помогали при приготовлении кушанья, делая все, что им по силам, по указанию наставницы по хозяйству; в классах и рукодельной комнате обтирали пыль, и если требовалось, то подметали полы (полотер натирал полы раз в день рано утром); в спальнях оправляли кроватки и выравнивали их ряды до полной симметрии; дежурные у воспитательниц прибирали их комнатки. Кроме дежурных, часто целые классы или часть классов отправлялись на какое-нибудь хозяйственное занятие: шли на кухню, когда нужно было стряпать ватрушки, оладьи, блины, котлеты, пирожки или другое какое-нибудь подобное блюдо, перебирали ягоды для варенья или сушеные фрукты для компотов или киселей, в конце лета и осенью ходили солить огурцы, рубить и шинковать капусту, весною или ранним летом — в училищный огород садить огурцы, полоть гряды, собирать ягоды, там же в хорошую погоду и купались в нарочно устроенной купальне, в прачечной перед выпуском учились стирать под руководством бельевой, в гладильной складывали, катали на катке и гладили утюгами свое белье. Вообще же утренние часы посвящались рукоделиям всякого рода. С самого первого дня поступления в училище девочка начинала учиться шить и вязать. Ранее чем начинались занятия уроками в младшем классе, она должна была переметить своим номером все данное ей белье, перешить под руководством воспитательницы и при помощи иногда своей старшей по росту платья и другие принадлежности одежды. В течение учебного времени все нужное им белье воспитанницы шили сами. Но кроме шитья в училище много занимались и изящными рукоделиями всевозможного рода. Без хвастовства можно сказать, что не было рукоделия, о котором воспитанницы не имели бы понятия; они шили священные облачения; шили рясы и подрясники, а лучшие рукодельницы достигали большого совершенства в таких работах, как вышиванье гладью, шитье золотом, шелками и шерстью. Предметы рукоделия воспитанниц часто предназначались в подарки Высочайшим особам и потому должны были отличаться особенною тонкостью и художественностью выполнения. Нужно сказать при этом, что особых учительниц рукоделия не было. В занятиях рукоделием воспитанницами руководили их воспитательницы, которым поэтому и приходилось зорко следить за успехами всякого дела. Но рукоделие занимало лишь руки воспитанниц. Чтобы и голова их не оставалась праздною, рукоделие всегда сопровождалось чтением вслух по очереди воспитанницами. Чтение начиналось с подробного жизнеописания Святого дня, затем уже переходили к чтению книги, выбранной начальницей или, по крайней мере, с ее ведома, воспитательницей из библиотеки училища. И чтением ближайшим образом руководили все те же воспитательницы. В старших классах некоторые сочинения прочитывались в присутствии на чтении самой Надежды Павловны. Таковы были: „История государства Российского“ Карамзина (чтение 13 томов, которое растягивалось почти на целые два года старшего класса), некоторые из патриотических и исторических романов и комедий Кукольника, Загоскина и Алексея Толстого и еще две книжки: „О должностях пресвитеров“ и „Об обязанностях священного сана“ Стурдзы, которыми Надежда Павловна хотела дать идеальное представление о высоте звания священника будущим матушкам — супругам пастырей Церкви…

В 12 часов дня воспитанницы обедали в присутствии начальницы училища. Обед состоял из двух блюд, простых, но свежих и вкусно приготовленных при участии самих воспитанниц. После обеда время до 2 часов дня было свободным. Воспитанницы проводили его в рекреационных залах — зимой, и в училищном саду — летом. Воспитанницы младших классов бегали и резвились, а старшие подруги их пользовались им для того, чтобы возобновить в своей памяти уроки, выученные накануне. В хорошие солнечные сухие дни воспитанницы делали в это время прогулку по большим аллеям Царскосельского парка.

В 2 часа дня начинались уроки, продолжавшиеся до 5 часов… Подобно тому, как утренние занятия рукоделием сопровождались чтением вслух, так и в продолжение уроков воспитанницы сидели с легким рукоделием в руках. Это нисколько не отвлекало внимания от урока; наоборот: привычные и почти механические движения спиц или рабочего челночка в руках способствовали поддержанию внимания в классе во все время полуторачасового урока (разумеется, эти занятия рукоделием — до вышивания включительно — допускались лишь на тех уроках, где не приходилось иметь дела ни с картою, ни с грифельною доскою, ни с вспомогательными приборами, и лишь на ту часть урока, которая посвящалась спрашиванию выученных ученицами уроков).

Занятия иностранными языками не разрешались покойною Императрицей, настаивавшею, чтобы воспитанницы училища хорошо усвоили себе русский язык. Из искусств в первые годы жизни училища преподавалась живопись: некоторые иконы училищной церкви были работой учениц училища. Но в мое время рисованию (кроме черчения) уже не учили. Пение процветало в училище во все время его существования. И здесь особенность, достойная внимания и подражания: училище не имело избранного хора певчих. Певчими были все воспитанницы училища. Начиная с младшего класса, девочки образовали хор, который постепенно, возрастая и учась петь, достигал возможного совершенства при переходе в старший класс. Хор старшего класса пел на клиросе и, оканчивая курс, уступал свое первенствующее место другому, следующему классному хору. Так можно сказать, что в училище было столько хоров, сколько классов, но вместе с тем (как на общей молитве) все училище образовывало один общий хор, так как руководитель всех этих хоров был один и тот же.

На выразительное чтение прозы и стихов обращалось большое внимание. Главнейшие образцы русской словесности прочитывались в классе учителем словесности, обладавшим замечательно выработанною художественною манерою чтения. Стихотворений знали очень много. При выборе их Надежда Павловна руководствовалась той же главною мыслью — сделать воспитанниц высоконравственными, сострадательными и отзывчивыми ко всякой беде ближнего. Целый отдел стихотворений для младшего класса, с просто изложенными жизненными правилами и примерами, переписывался каждою старшею для своей маленькой, и эти тетрадки тщательно хранились в училище, и я уверена, что большинство

воспитанниц, подобно мне, сохраняют их с любовью по сие время. В старших классах изучались наизусть образцовые по мысли произведения лучших поэтов и ораторов. В моей голове живы и до сих пор проникают все мое существо великолепные речи церковных ораторов: Феофана Прокоповича, Георгия Конисского, Иннокентия и др. Чтобы судить, насколько Надежда Павловна была строга на выбор заучивания наизусть, расскажу нижеследующее. Случилось мне, по выходу из училища, приготовленную заданную французским учителем известную басню „Стрекоза и Муравей“ отвечать Надежде Павловне, — что я должна была делать каждый раз перед уроком. Когда она прослушала, нашла, что эта басня безнравственна, бесчеловечна. Как можно допустить гибель ближнего с таким злорадством! Не позволила мне отвечать эту басню, а заменила ее другою, из своей тетрадки, подобною, но с иным концом, и с той поры выбор стихотворений для меня взяла на себя, так как, говорила она, нужно учить наизусть только одно прекрасное, чтобы из выученного составился изящный букет, подобный цветочному, что не выйдет из головы в минуты досуга или горестей, давало бы успокоение, смягчало бы сердце и возвышало бы ум. Но главная забота начальницы была обращена на толковое и осмысленное чтение воспитанниц в церкви при богослужении. В нем принимали участие девицы старшего класса, хотя приготовлялись к нему, начиная с младшего. И приготовлялись тем, что усваивали себе из объяснений законоучителя смысл всякого стиха, мысль каждого псалма Псалтири, каждой песни октоиха (октоих — греч. , „восьмигласник“, „голос“ — богослужебная книга православной церкви, содержащая в себе чинопоследования вечерни, повечерия, утрени и Литургии для шести будничных дней недели, а для воскресных дней кроме того — малой вечерни и полунощницы. — Е. П.) или минеи церковной (минея, церк. — слав. Мин'iа, от греч. — „месячный, одномесячный, длящийся месяц“ — общее название нескольких церковнослужебных и четьих, то есть предназначенных для чтения, а не для богослужения, книг. — Е. П.). Лишь только к концу среднего класса, перед переходом в старший, вполне к тому готовые воспитанницы допускались до участия в чтении и пении церковном.

В 5 часов уроки кончались и воспитанницы шли полдничать: так назывался второй вечерний завтрак в училище. Полдник состоял опять из молока в скоромные и сбитня в постные дни. Нередко же подавался за полдником лишь черный хлеб и к нему квас и вода. (Я нарочно везде упоминаю о простоте пищи воспитанниц, которые, несмотря на нее, отличались удовлетворительным здоровьем и вполне бодрым и веселым расположением духа. Ропота на пищу не было в училище. Мы все, питаясь черным хлебом, были сыты, довольны и благодарны.) Лишь в конце второго десятилетия училища чай с черным хлебом и в скоромные дни с молоком стал входить в ежедневное употребление воспитанниц. До 6 часов воспитанницы проводили в залах, а с 6 начиналось приготовление уроков к завтрашнему дню. Все ученицы класса обычно делились попарно для совместного приготовления уроков, причем наиболее способные получали самых неспособных девочек, а средние по успеваемости девочки имели и товарку для учения приблизительно одинакового уровня способностей. В занятиях с малопонимающими подругами незаметным образом развивался в лучших ученицах педагогический талант: стараясь объяснить урок порученной ее вниманию подруге, девочка инстинктивно употребляла методы и способы, о которых впоследствии узнавала из педагогики. Нужда — лучший учитель. А лучшие ученицы класса в силу необходимости во все шесть лет бывали учительницами своих слабых подруг. Оттого для них самих уроки оказывались уже вполне усвоенною, переработанною пищей, и никогда никакой неожиданный вопрос учителя не мог смутить их.

Обычно и уроки приготовлялись все так же при занятых руках. Голова работала, а руки делали свое дело: вязали чулок или что другое подобное. В 8 часов был ужин, состоящий в скоромные дни из супа, а в постные — из супа же и жидкой каши с маслом. В 8 был звонок на общую молитву. Летом, впрочем, молитва начиналась часов в 9. Время до молитвы после ужина девочки проводили зимою в залах, а летом, в хорошую погоду, в саду. Здесь я помню темные вечера позднего лета и ранней осени, посвящавшиеся любимой девочками игре в разбойники. Жутко замирает сердце, когда идешь, бывало, с избранным вожаком в темь глубоких аллей сада и чутко ловишь каждый звук, выдающий присутствие атамана и разбойников. После молитвы расходились по спальням. Но ранее, чем лечь в постель, девочка должна была пересмотреть к завтрашнему дню полную исправность своего туалета, сложить, гладко выправить свое полотняное белье: передник, рукавички и манишку. В 10 часов училище спало крепким сном людей, заслуживших трудом дня свой ночной отдых. Начальница засыпала не иначе, как обошедши своей легкой поступью все спальни воспитанниц и уверившись, что вся ее семья спит мирным сном, набираясь силою на завтрашний трудовой день…

…Как и в настоящей семье, старшие члены семьи училищной в праздники употребляли все зависящее, чтобы порадовать своих детей. Воспитательницы превращались в старших сестер, руководя играми девочек; воспитанницы старших классов придумывали новые игры, разучивали новые песни, составляли любимые тогда шарады в действиях сюрпризом для начальницы и для воспитательниц младших подруг своих; образовывали общие игры, в которых одновременно могли участвовать все желающие. И сколько этих игр существовало в училище! Иные из них требовали ловкости и силы физической, другие развивали соображение, иные сопровождались пением, иные представляли маленькие пьески, разыгрываемые под пение. Игры, сопровождавшиеся пением, составляли главную особенность вечеров рождественских праздников, на которые в большой рекреационный зал училища собирались вместе с воспитанницами все служащие при училище со своими семейными и часто гостями, так что эти вечера вполне достойны были названия семейных вечеров. В первый день Рождества устраивалась елка с подарками от Государыни Императрицы — для каждой девочки каждого класса по несколько различных, сообразных с ее возрастом вещей, для старшего класса и очень ценных. Главные удовольствия лета составляли прогулки, иногда очень дальние и всегда умело организованные, по чудному Царскосельскому парку и лесу и по примыкающим к ним паркам Павловского и Баболовского дворцов…»

Сама Надежда Павловна так описывала идеальную воспитанницу своего училища: «Вот какою люблю я, — писала она, — представлять себе нашу воспитанницу по выпуске из заведения, в ее жизни. Дом ее служит образцом добрых нравов, согласия, чистоты, порядка, благосостояния.

Муж ее, возвращаясь домой от служения духовным нуждам прихожан своих, находит желанный отдых в обществе жены своей; они беседуют и читают вместе. Она не любит ходить по гостям и выходит из дому, почти всегда имея в виду дело любви и благотворительности. Слышит о больной по деревне — спешит подать возможную помощь. Слышит про бедность, про нужду, про горе — идет утешить, пособить добрым словом или советом. У самой нет средств помочь в нужде — идет просить у богатого помещика, у соседа: женщину добрую и образованную примут, выслушают охотно, послушают».