Петербургские зимы
Шрифт:
— Откуда ты знал, что будет война? — было первым моим вопросом при встрече.
— Откуда? Сам не знаю… Приснилось… Почудилось.
— Ты бы мог зарабатывать хорошие деньги предсказаниями, как мадам Тэб.
— Как мадам Тэб? Это и ты бы мог. Она в этих делах полная невежда.
Последняя
Я ему очень обрадовался, он, кажется, тоже.
— Где ты пропадал? — спросил я.
— Все время здесь, в Петербурге.
— Что ж тебя нигде не было видно? — Он покачал головой неопределенно.
— Так… где же теперь видеться… Зайдем ко мне, потолкуем, хочешь? Я здесь теперь живу.
Дом был очень роскошный, но швейцара не было, лифт не действовал, электричество не горело. Мы поднялись на третий этаж. Скалдин, не раздеваясь, вел меня через какие-то неосвещенные комнаты. Иногда он чиркал спичкой, и видны были зеркала, огромные вазы, картины, стекляшки старинных люстр. Квартира была, по-видимому, очень большой и пышно обставленной. Холод стоял нестерпимый. Наконец, — резкая перемена температуры — камин, полный пылающих поленьев. Скалдин зажег свечи в большом канделябре. Я сразу узнал его — это был тот самый канделябр…
— Узнаешь? — спросил Скалдин, с улыбкой, точно угадав мои мысли.
Он снял свое потертое пальто. В пиджаке он имел прежний вид, разве немного похудел.
— Хочешь чаю? Или вина, — у меня есть.
— Почему ты спросил "узнаешь?"
— Так ведь ты узнал канделябр. Зачем ломаться?
— Узнал. И, раз ты сам об этом заговорил, — может быть, ты теперь мне расскажешь, что все это значило?..
— Ну, что там рассказывать. — Скалдин помолчал. — Показать тебе, если хочешь, могу кое-что. А рассказывать
Мы выпили подогретого Нюи. Разговор наш как-то не выходил. Поговорили о большевиках, о том, что нет хлеба, о стихах, — обо всем одинаково вяло.
— Что же ты хочешь мне показать? — спросил я.
— А… ты об этом? Стоит ли? Во-первых, чепуха, я убедился. Да и ты мальчик нервный, еще испугаешься.
— Что за страхи? Ты меня мистифицируешь! Показывай, раз обещал.
— Ну, изволь. Только уговор — объяснений не требовать. Скалдин достал из ящика бюро простую глиняную миску.
Потом вышел, вернулся с кувшином воды и налил миску до краев. Потушил все свечи. Камин ярко горел.
— Ну, — Скалдин взял меня крепко за локоть, — гляди.
— Куда?
— В воду гляди…
Я с недоверием стал глядеть в воду. Вода как вода. Он меня морочит. Я хотел это сказать, но вдруг мне показалось, что на дне миски мелькнуло что-то вроде золотой рыбки. Скалдин крепче сжал мой локоть. — Гляди! — В воде снова что-то мелькнуло, потом, как на матовом стекле фотографического аппарата, обрисовались какие-то очертания, сначала неясно, потом отчетливей… Я вздрогнул. — Это столовая Скалдина в его старой квартире.
Стол накрыт, как в тот вечер, — золотая посуда, цветы, канделябр с оплывшими свечами. И я стою в дверях, подхожу к столу, осматриваюсь, трогаю крышку блюда…
…Резкий свет, и все пропало. Это электрическая станция на радость (и на беспокойство — вдруг обыск) советским гражданам включила ток. Огромная люстра на потолке засияла всеми свечами.
— Тсс… — остановил меня Скалдин. — Помни уговор. Потерпи. Другой раз я покажу тебе что-нибудь поинтереснее.
Но не только что «поинтереснее», но и самого Скалдина мне увидать не удалось. Через два дня я получил от него записку: "Не приходи ко мне, у меня на квартире засада, из Петербурга приходится удирать…"