Петербургский сыск, 1874 год, апрель
Шрифт:
– Господин Путилин, – обиженно произнёс Холодович, – вы отбиваете у меня агентов.
– Я только перекинусь несколькими словами.
Иван Егорович тяжело задышал, словно остался недовольным, что столичный сыскной начальник стремится отобрать у него лавры нашедшего убийц.
Иван Дмитриевич вальяжной походкой большого начальника подошёл к Петьке Голдышу и, взяв за руку, отвёл подальше от любопытствующей толпы.
– Ну, здравствуй, Петя, – слащавым и нежным голосом проворковал Путилин, когда они отошли на большое расстояние по улице.
– Здравия желаем, Ваше Превосходительство, – громким голосом ответил Голдыш.
– Не на параде,
– Никак нет, Иван Дмитрич, не забыл. А здесь, – Петя сглотнул скопившуюся слюну, – шел на рынок, увидел толпа стоит, вот любопытство верх и взяло.
– Ясненько, – теперь они стояли друг против друга, и Путилин внимательным взглядом следил за глазами и лицом Голдыша, – уж не твоих ли рук дело?
– Да что вы, Иван Дмитрич, – глаза забегали и казалось, что собеседник Путилина втянул голову в плечи, – вы знаете ж, я по другой части. Ну, там замок взломать, шапку с головы содрать, пьяного обчистить, а чтоб кровью руки марать… Ни в жисть.
– Кто знает, Петя, – взгляд начальника сыска прямо таки буравил Голдыша, – на что человек способен, сегодня шапку сорвал, а завтра голову.
Голдыш посерел лицом.
– Ладно, Петя, ступай, раз помощнику пристава обещал злодеев указать, ступай.
Глава десятая. По горячему следу
– Вот что, Михал Силантич, – Путилин всегда в задумчивости обращался так к Жукову, – на соседней улице проживает в небольшом домике с приметной зелёной крышей Двойра Бройде, хотя она и швея, но не брезгует скупать вещи, не интересуясь каким путём, они достались новым владельцам. Бери двух наших агентов и установи за ней наблюдение, и чтоб каждую минуту была она под надзором. Думаю, Петька или его напарник явятся к ней.
– Иван Дмитрич, а что к ней? Есть же и другие скупщики.
– Чую, что к ней направит стопы Голдыш.
– Все таки он?
– Миша, – Путилин потер нос рукой, – ты бы видел, как бегали его глазки, судорожно глотал слюну, словно ждал, что я кликну полицейских и его арестую, только кроме подозрений мне нечего ему предъявить.
– Значит, Двойра?
– Она, её сразу узнаешь, дородная женщина с круглым лицом и черными цыганскими волосами.
– Понятно.
Более делать на месте преступления было нечего и, откланявшись, Путилин отправился в сыскное отделение. Дорогой перебирал слова Голдыша и вспоминал выражение, нервическое поведение. В конечном итоге склонился к мысли, что Петька не зря прятался в толпе, видимо, отводил от себя подозрение. Кто ж в здравом уме вернётся на место преступления, а ежели кто из соседей его видел, а тут же в толпе признает? Конфуз настоящий выйдет, а помощник пристава вместо того, чтобы вести расследование, имеет доверие к таких личностям, как Петька Голдыш или, как его по паспорту? Ткаченко Пётр Иванов, крестьянин, тридцати восьми лет, неженатый, осуждённый за кражу и присвоение чужой недвижимости Мировым Судом 2 участком Пирятского округа по, вроде бы, сто шестьдесят девятой и сто семьдесят седьмой статьями Уложения о наказаниях на три месяца, далее, Иван Дмитриевич на миг задумался, ах да, присуждён Санкт—Петербургским Окружным судом за кражу первого рода, на основании первой части тысяча шестьсот сорок седьмой, второго пункта сто тридцать четвертой статьи Уложения, восемьсот двадцать
Не успел повесить лёгкое пальто, как в дверь раздался требовательный стук.
Не иначе вышестоящее начальство прознало про происшествие на Петербургской стороне, мелькнуло в голове, и вылетела мысль прочь.
Вместо того, чтобы голосом пригласить войти стучащего, Иван Дмитриевич сам отворил дверь.
На пороге стоял, подняв руку вверх, чтобы ещё раз громоподобно постучать, адъютант помощника градоначальника генерала Козлова ротмистр Семичев.
– Позволите? – адъютант опустил руку.
– Пожалте в мои хоромы, – Иван Дмитриевич отступил в сторону, пропуская поручика.
– Иван Дмитриевич, я вот по какому делу, – ротмистр прошёл к столу и сел на стул. Закинув ногу на ногу, – вы же знаете, что доброхотов в нашем ведомстве много, особенно ваших, вот градоначальнику доложили о зверском убийстве на Петербургской стороне и с такими подробностями, словно сами это преступление и совершили, – Семичев засмеялся, – имейте в виду этих доносителей в виде подозреваемых. Так вот Александр Александрович советует не затягивать с поимкой убийцы, сами понимаете… – и рука в перчатке указала куда—то вверх.
– Я все понимаю, – Путилин шумно опустился в кресло, – и прошу три дня, чтобы в течении них, меня никто не беспокоил, – пришла очередь Ивана Дмитриевича указать пальцем вверх.
– Иван Дмитриевич, трёх дней будет довольно? Вы же понимаете, что помимо Александра Александровича и Фёдора Фёдоровича найдутся доброхоты, которые доложат Государю не в лестных словах о бездействии сыскной полиции.
– Достаточно.
– Тогда не смею вас отвлекать от поисков злоумышленников, – Семичев поднялся, надел фуражку, потом поправил ремень и, приложив руку к козырьку, сказал, – честь имею!
Путилин откинулся в кресле, повернув голову в сторону окна. Настроение не давало повода для веселья.
Что за служба? Чертыхнулся он, каждый раз одно и то же, словно кто—то ходит по пятам и учитывает только промахи, сделанные при расследованиях. Бог с ними, пронеслось и исчезло, а голова наполнилась мыслями о старике с Петербургской стороны.
Если за день до убийства кто—то сделал попытку ограбить Синицына, то почему сразу не прихватили вещи, шкатулку, серебро? Искали более ценное? И чтобы не привлечь внимание, взяли только незначительное? Нет, скорее всего, это были разные люди и первые не нашли ценного. Но вот почему на следующий день взяли больше? Нашли? Были более удачливые? Значит, вторые не знали, что старик навестил околоточного. Загадка.
Со счетов все—таки не стоит сбрасывать Петюню Голдыша, то есть ранее судимого крестьянина Ткаченко. То, что он замешан в настоящее дело, нет сомнений.
Миша, переодетый в рваную поддёвку и без рубахи, третий час мерз на улице возле дома Двойры Бройде. Вроде бы апрель, днём солнце пригревает так, что хочется остаться в одной рубашке, а под вечер меняется все. Рядом находился трактир, из которого доносился запах перегретого масла, лука и чеснока, покосившееся крыльцо само говорило о нерадивых хозяевах.