Петербургский сыск. 1870 – 1874
Шрифт:
Убитый сидел в кресле, на полу остался след от первой пули, рикошетом ушедшей в стену, где была обнаружена. Вторая пробила руку и была остановлена буфетом.
– Хотите получить загадку?
– В чем дело? – вопросом ответил пристав.
– В пистолете сколько стрелянных камор?
– Две.
– Подойдите ко мне, – попросил Путилин, – смотрите, – и указал на след на полу. – Здесь прошла первая пуля, а далее в стену. Вторая, – указал на пятно засохшей крови на рукаве, – задела вскользь руку и ушла в буфет. Ее мы тоже извлечем.
Пристав развел руками.
– Не понимаю, он же сознался, что стрелял?
– Но к сожалению не в убийстве.
– Он же стрелял, кроме него некому?
– Вот это нам надо выяснить, ведь был третий выстрел. Пусть ваши молодцы ищут пистолет. Наш подозреваемый, если он задумал убийство, то мог купить еще один и использовать его, но скорее всего он после выстрелов, не видел куда попала пуля и как говорили наши предки: «аки заяц сиганул в сторону» или же наоборот попал в глаз намеренно, чтобы запутать следствие.
– Тогда как же?
– Я понимаю ваше недоумение, но ради этого происшествия мы сюда приехали, – и Иван Дмитриевич склонился над трупом, рассматривая рану. – Мне кажется это либо пуля, что может извлечь наш доктор, либо что—то круглое, подобие толстой иглы или толстого шила. Распорядитесь, пусть увозят, хотелось бы по быстрее почитать заключение, – оглядел столовую пристальным взглядом Путилин, предчувствуя непростой вечер, – да, представление начинается, – непонятно к кому прозвучала фраза толи к себе, толи к стоящему рядом приставу.
Стройная фигура Екатерины притягивала взгляд, голубые глаза с озорством смотрели из—под черных ресниц.
Екатерина Прокофьева, двадцать три года, православная, уроженка Псковской губернии, муж Степан Прокофьев так же проживает в столице на Васильевском острове, сапожник, пронеслись в голове Путилина сведения, полученные от пристава.
– Здравствуй, – приветливо произнёс Иван Дмитриевич, – как живется в кормилицах?
– Дак не жалуюсь, хозяева добрые, платят исправно, чего еще надо.
– А твой ребенок?
– Представился пред Очи Господни, – взгляд затуманился пеленой из слез, но они так и не покинули глаз, Екатерина перекрестилась, – вот мы со Степой и подались в город.
– Что можешь рассказать про сегодняшний день?
– Да что? – сжала губы, – лаются наши господа почем зря, в деревне такого не видала. У нас если парень девку споганит, то батогов не убережется, а тут только слова, словно решили друг друга перелаять.
– Так что было сегодня?
– Не знаю, сколько раз барин Долбню с письмами посылал к молодому господину, но жутко ругались. А потом Порфирий Степанович сам пришел, в столовой перепалку устроили. Я дверь открыла и сразу назад.
– Алексей Иванович что делал?
– Ничего, – подняла брови, – сидел в кресле и криком исходил.
– Выстрелы слышала?
– Шум был, словно ветку
– Сколько раз треснуло?
– Два– три, не помню.
– Крики стихли после треска или до?
– Не заметила.
– А треск повторялся.
– Не знаю, я ребенка пошла кормить.
– Кто еще был в доме?
– Барыня Мария Степановна, старый господский слуга Долбня, Маргарита Иоганновна, молодой барин, но тот пришел и сбежал, Екатерина загибала пальцы, но в глазах мелькали искры сомнения.
– Кто первым обнаружил Алексея Ивановича убитым?
– Маргарита Иоганновна.
– Что она за человек.
– Не знаю, – безразлично ответила Прокофьева, – мы живем в разных комнатах, она сама из господ, да и питается за господским столом, я же на кухне. Да и что о ней сказать, немка, одним словом. Чуть было не забыла, Сима —то, хозяйская кухарка тоже весь день в доме.
– Сейчас можешь быть свободной, но если что вспомнишь, приходи.
– Завсегда, ежели вспомню.
После того, как Екатерина вышла, пристав сказал.
– Какова? Ничего не видела, ничего не знаю, только лаялись, как собаки.
– Не всегда, даже так показывают, а вот плечико нашего Шляхтина стоит проверить. Тогда увидим, кто говорит неправду, хотя девица с испугу выскочила, ничего не увидев. Я допускаю и такое, хотя сомнение – брат факту, который необходимо либо опровергнуть, либо подтвердить, – растягивая последнее слово, произнёс Иван Дмитриевич. – Пригласите Маргариту Иоганновну.
Воспитательница вошла, гордо неся прямую спину. Черные волосы оттеняли бледную кожу, большие глаза, казалось, не моргали, а смотрели неприступностью перед собою.
– Добрый вечер, господа! – приветствовала она мягким грудным голосом.
– Здравствуйте, Маргарита Иоганновна! – ответили следователи, занявшие кабинет хозяина, где проходил опрос присутствующих в доме в час убийства. Пристав почувствовал укол детской боязни, в детстве такая же мадам, только французского происхождения, занималась его воспитанием.
– Простите, господа, но я, сразу же, предупреждаю, что во время выстрелов я была с детьми, которые поручены мне госпожой Рыжовой.
– Откуда Вы знаете, что Алексей Иванович убит из пистолета.
– Так все в квартире говорят! – удивление читалось на лице.
– Выстрелов Вы не слышали?
– Нет.
– В каких отношениях Вы находились с господином Рыжовым? – вопрос прозвучал двусмысленно,
– Я только воспитательница его детей, – было видно, как мелко дрожат ее руки, в которых она мяла желтый платочек, ей был неприятен заданный вопрос, он ее не смутил, но все же на щеках воспитательницы проступил румянец – Он был весьма нрава доброго и уступчивого, – голос дрогнул, – хотя я его мало видела, – сжала пальцы в маленькие кулаки, – Алексей Иванович часто находился в отъезде по делам службы.