Петербуржский ковчег
Шрифт:
Простите... Я была вынуждена так внезапно уехать... Я бранила себя, что не могла с вами попрощаться... Но уезжала слишком рано...
Не говорите ничего, — покачал головой Аполлон. — Зачем слова?
Но она тихо продолжала:
Я была вынуждена... Наверное, вам не надо бы это знать, но, с другой стороны... я не могу держать вас в неведении теперь... раз уж все так складывается. Дело в том, что наш кружок не чисто литературный... И в глазах определенной — не самой лучшей — части общества кружок наш представляет опасность для...
О чем вы? — Аполлон почти не слышал ее.
Разве вы не знаете?.. — Милодора
В свете... — не вникая в смысл ее слов, будто завороженный, повторил Аполлон.
Вы не знаете... Я как-то была представлена Александру Павловичу — он милый остроумный, даже на вид мягкий, человек. Но есть у нас люди, которые убеждены, что государь ведет вредную, можно сказать, человеконенавистническую политику — как будто он подпал под влияние дьявола — вы догадываетесь, конечно, кого я имею в виду, — и сам не видит, что творит. Между тем народ так поверил в него... Так вот... эти люди вхожи в мой дом...
Да... В ваш дом... — Аполлон наслаждался звуком ее голоса, а то, что Милодора говорила, лишь постепенно доходило до его сознания.
Аполлон тут вспомнил, что уже предполагал нечто подобное — думал о ложах масонов.
Крепче сжав Милодоре руку, он сказал:
Сударыня, но это, должно быть, действительно опасно?! Я имею в виду — лично для вас...
Глаза Милодоры заблестели:
Разве вы не видите, Аполлон Данилович, что в России сейчас все — каждый шаг — становится опасным? Мы начинали с вполне безобидного кружка людей, имеющих вкус к литературе. И обсуждали басни... — Милодора грустно улыбнулась. — А постепенно как-то перешли на обсуждение обстоятельств. Мы обнаружили закономерность: за светом следует тьма, за добрым государем — деспот... Поверьте, грядут тяжелые времена! И мыслящие люди, могущие повлиять на общественное мнение, не имеют права оставаться в стороне.
Аполлон покачал головой:
Зачем сейчас говорить об этом? Я так давно вас не видел...
Но Милодора говорила:
Возможно, они уже начались — тяжелые времена... Среди ночи ко мне прибыл человек от графа Н. и сказал, что надо спрятаться.
Поэтому вы так внезапно исчезли? — понял Аполлон.
Спустя некоторое время оказалось, что тревога была ложной. Слава Богу!.. А для всех — я была в деревне...
Да, да... Мне говорили...
Но, Боже мой, как я о вас скучала!.. И не страшусь в этом признаться. Разве не удивительно?
Они отошли в угол кабинета и присели на диванчик с гнутыми ножками. Аполлон почувствовал, что у него кружится голова. Должно быть, голова кружилась и у Милодоры. Во взгляде у нее было столько расположения, что глаза этой прекрасной женщины показались Аполлону родными, хотя он и знал ее совсем недавно. В глазах ее была доброта — доброта жила там; глаза Милодоры были олицетворением, образом доброты. Даже если бы Аполлон захотел, он не смог бы представить глаза Милодоры недобрыми или того хуже — злыми. Это были бы уже не ее глаза.
Аполлон сейчас смотрел на Милодору и не стыдился своего пристального взгляда; он видел, что взгляд его
Аполлон сказал:
Вы, верно, посчитали, что у меня нет вкуса к литературе...
Едва заметная тень пробежала по лицу Милодоры.
Вы о чем?
О вашем кружке.
И снова по прекрасному лицу Милодоры пробежала тень.
Я сказала о нашем обществе только потому, что должна была сказать вам. Вы должны были узнать от меня, а не от кого-нибудь другого, — может, неумного, может, злого. Но я вовсе не имела в виду приглашать вас...
Все-таки мне хотелось бы. И вы, сударыня, должны понять: все, что касается вас, волнует меня очень. Разве это не видно?..
Видно... Однако последствия...
Аполлон перебил ее:
Разве последствия уже не настали? Последствия того, что я однажды ступил в ваш дом.
Диванчик был маленький, поэтому они сидели очень близко друг к другу, и Аполлон ловил дыхание Милодоры, когда она говорила, — дыхание чистое и как бы пьянящее.
Смутившись на секунду, Милодора сказала:
Вы должны все продумать трижды, пока я не ответила вам «да».
Аполлон сжал посильнее ей руку:
Не лишайте меня радости чаще видеть вас...
Будь по-вашему, Аполлон Данилович, — Милодора опустила глаза. — Мы собираемся сегодня...
Глава 14
Так спокойно и хорошо было на сердце. Аполлон сидел у раскрытого окна своей каморки весь залитый солнечными лучами — не такими уж частыми гостями в северной столице — и делал перевод. Да, хорошо, плодотворно работать можно только со спокойным сердцем. Когда Аполлон еще не знал Милодоры и сердце его не терзалось муками сомнений, он мог работать сутками напролет. Сердцем его никто не владел, сердце его было как бы пусто. А сейчас напротив — наполнилось его сердце благодатным чувством, уверенностью, ожило, и из него теперь можно было черпать несметные силы. Аполлон, воодушевленный убежденностью в ответном чувстве, мог, кажется, вершить чудеса. И вершил; работа у него получалась замечательная... Дух его поднялся высоко — Аполлон весьма кстати оказался у окна. Он как бы увидел себя парящим — над этим прекрасным городом, над купами деревьев, над берегами воспетой многими поэтами реки. Дух его, обретший способность далеко видеть, теперь был как бы призван творить...
Отвлекшись от работы, Аполлон смотрел на город и думал о Милодоре.
Аполлон поймал себя на том, что впервые думает о ней как о возлюбленной. До сих пор он, человек достаточно уверенный в себе и своих силах, не решался думать о ней иначе, как о богатой и очень красивой (потому недоступной) женщине, хозяйке дома. Теперь она представлялась ему слабой и нуждающейся в защите — именно в его защите; быть может, граф Н., человек премного известный и влиятельный, мог обеспечить ей защиту лучшую — и защищал, но Милодора как бы дала понять, что ищет защиты у Аполлона, предпочитает укрыться за его плечом, — она ведь призналась ему, что вынуждена была прятаться от неких темных сил.