Петька
Шрифт:
— Зачем веник, дядя? — спросил он замирающим голосом.
— Увидишь, — сказал дядька. — Пусть пока полежит, а мы давай помоемся.
Он взял ещё один таз, плеснул в него ковшом воды из котла, добавил холодной воды из бочки, помешал воду рукой и добавил ещё холодной воды. Достал с полки над дверью мыло и мочалку и стал тереть их в тазу друг о друга, пока не поднялась густая пена. Потом он взял ещё один таз, развёл в нём воду и опрокинул таз на Петьку. Водопад тёплой, ласковой воды обрушился на Петькину голову, промчался
— Ну, бери шайку и мойся, — сказал дядька. — Только кипятком не ошпарься.
Петька засмеялся, поняв, что шайкой называется таз с ручками. Он взял тяжёлый ковш, зачерпнул осторожно из котла, смелее из бочки, развёл воду, и мытьё пошло. Они набирали пену из шайки, плескали её на себя, тёрли друг друга мочалками, обливались водой и снова намыливались.
А потом начался кошмар. Когда дядька вымыл Петьке голову, он уложил его на полку, поставил рядом шайку с прохладной водой и плеснул куда-то за печку полковша кипятка. Оттуда с шипеньем ударило клубами пара, и Петьке показалось, что он дышит через горячую вату. Свет из окошка сразу померк.
— Дядя Вася, что это? — простонал он. Собственный голос показался ему глухим и слабым.
— Это парилка. Читал небось? — спокойно ответил дядька.
Его голос тоже стал глухим, и Петька понял, что это из-за пара.
— Про такое там не написано!
— Парилка из больных хворь выгоняет, здоровым вес уменьшает.
Если бы дядька не сказал про вес, Петька выкатился бы из парилки сразу же. Но теперь он решил терпеть. Он сунул голову в шайку с холодной водой и с ужасом смотрел, как дядька хлещется берёзовым веником, ухая от удовольствия. Изредка дядька прохаживался веником и по нему, тогда Петька слабо стонал и спрашивал:
— Дядя, я уже много веса сбросил?
Наконец, когда дядька в очередной раз плеснул воду на камни за печкой, Петька не выдержал, задом слез с полки и на четвереньках бросился вон в благодатную прохладу предбанника. Он стоял и дышал, и чувствовал, как дышит всё тело и как удивительная, непонятная лёгкость наполняет его.
Когда вышел дядька, Петька уже вытерся и сидел на скамейке, завернувшись в полотенце. Лёгкость во всём теле не проходила, и одновременно с ней чувствовалась приятная истома: не хотелось ни двигаться, ни разговаривать.
— Жив, племянничек? — весело спросил дядька.
— Здорово, — с чувством отозвался Петька и представил, как небрежно и спокойно он будет рассказывать ребятам в школе про баню, про свою выносливость и мужество в горячем пару, а ребята будут говорить «подумаешь», но в глазах у них будет зависть и уважение.
— А сейчас кваску попьём, — сказал дядька и достал из-за двери глиняный кувшин и два стакана. — Ксения позаботилась.
Господи, квас! Лёгкий, шипучий, с листочком брусники,
Дядька потянулся к кувшину, налил ещё по стакану, и Петька увидел на его бедре глубокую длинную борозду с красноватой глянцевой кожей. Она огибала колено и заканчивалась на середине голени. Петька вспомнил, как орал он, ободрав однажды на даче локоть, и содрогнулся.
— Дядь, это тебя на войне? — спросил он жалостным шёпотом.
— На войне, — спокойно ответил дядька, наливая квас.
— Расскажи?
— Танк над окопом вертелся. Своим же петеэром и поранило, — неохотно проговорил дядька.
— Каким это петеэром?
— Противотанковым ружьём.
— Ну и что было?
— Танк шёл, я в него стрелял, поджёг, а он всё идёт. Я в ячейку нырнул, петеэр за собой втащил, а он торчит. Танк налетел, закрутился, мне петеэром ногу и разворотило.
— А танк?
— Покрутился да сошёл. Тут и взорвался. Счастье моё, что не надо мной.
— А что было бы?
Дядька промолчал, глядя неподвижным взглядом в окно, и Петька понял, что было бы.
— Дядь, а как танк взорвался?
— Взорвался как полагается.
— На куски разлетелся?
— Нет, они на куски не разлетаются, — проговорил дядька медленно и оглянулся на Петьку. — Меня землёй завалило, я сознание потерял.
— А где очнулся? В госпитале?
— В медсанбате. В госпиталь меня потом отправили.
— Расскажи ещё про войну?
— Неохота, Петя. Да и пора нам, тётя ждёт.
— Дядя Василий, а ордена у тебя есть?
— «Слава» солдатская и «Красное Знамя». Медали — четыре.
— Здорово! Почему же ты их не носишь?
— На День Победы надеваю.
— А ты каждый день носи.
Дядька усмехнулся:
— Давай допивай квас и пошли.
Уже лёжа в постели, Петька задумался, почему дядька не захотел рассказывать про войну. Вот их учитель труда в школе всё время рассказывает. Правда, ордена свои он тоже не носит. Из скромности, как он сам говорил, но обещает принести показать. Может быть, дядька не такой уж герой? Подумаешь, в танки стрелял. Вот трудовик — он и на подлодке воевал, и в самолёте, а больше всего в разведке. И всюду совершал подвиги. И всё-таки дядька почему-то больше похож на героя, чем трудовик. Надо будет упросить его, чтобы рассказал про войну. И, размышляя об этом, Петька заснул.
Наутро тётя Ксения обнаружила панаму. Петька перед сном повесил её сушиться на кусте за домом, но заспался и не успел снять.
— Петя, почему она здесь висит?
— Сохнет. Я её в речку уронил.
— А что за пятна на ней?
— От черники.
— А почему такие бледные?
— Я её стирал.
— Где стирал?
— В речке.
— Вот оно что. Что-то слишком чистая, не похоже на речную стирку.