Петля дорог
Шрифт:
— О горе…
— Тиар…
— Нет…
Ноги ее снова подкосились. Он стоял рядом, не решаясь ее коснуться; чем сильнее и мудрее человек, тем страшнее глядеть на его отчаяние.
— Тиар… — сказал он шепотом. — Срок уже вышел… Я должен идти, чтобы не опоздать, Тиар… Потому что Илаза…
Он опустился на колени.
— Не слушай, что я скажу тебе… Я знал человека, который добровольно разделил с любимой женой долгую и отвратительную смерть. Это был счастливый и благородный человек; сейчас я пойду, потому что там Илаза… Тот человек умер с именем жены на устах… А я… не с ее
Он поднялся, не чувствуя боли. Не оглядываясь, двинулся к лесу; ее голос остановил его всего лишь на минуту:
— Я знаю, кто это. Кто — скрут. Теперь я знаю.
Девушке все больше казалось, что все это пышное, громкое, громоздкое событие происходит с кем-то другим.
Казалось, что ночь, проведенная без сна, наполнила ее голову ватой. Казалось, что уши залеплены теплым воском, и потому шум всеобщего веселья доносится как бы издалека. Тело ее жило, как марионетка — когда нужно, спина сгибалась в поклоне, когда требуется, язык произносил положенные слова, и улыбка на бледных губах появлялась именно тогда, когда ее все с нетерпением ждали. Рядом с ней, совсем близко, был Аальмар — и, пожалуй, впервые в жизни его присутствие было ей в тягость. Будто она в чем-то провинилась перед ним и теперь ей больно смотреть ему в глаза…
Всякий раз, обойдя по традиции гостей, она склонялась перед женихом и касалась губами пряжки его пояса. Пряжка была бронзовая, и на ней изображен был яростный коршун с кривым разинутым клювом.
— Аальмар…
— Малыш, не беспокойся. Все хорошо. Тебе нелегко, я понимаю, потерпи… Потом еще будем вспоминать этот день…
От его мягкого голоса, от бережного прикосновения горячей ладони ей почему-то хотелось плакать. Она снова шла вдоль столов, кивая и улыбаясь, улыбаясь и кивая, и ей казалось, что она восковая свеча, что вместо головы у нее жгучий язычок пламени, а вместо шеи черный фитилек, и капли расплавленного воска льются и льются, и сейчас испортят свадебное платье…
До нее долетали обрывки разговоров. По ее лицу, по груди, по одежде скользили придирчивые взгляды; ей казалось, что всеобщее внимание и любопытство покрывают ее прозрачной коркой. Будто бы она бабочка, залитая желтоватой смолой…
— Аальмар…
— Уже скоро. Еще минута — и попрощаешься с гостями…
Она, кажется, обрадовалась. Ей подумалось, как бы прекрасно сейчас было проскользнуть в свою комнату, повалиться на постель, не раздеваясь, и накрыть голову маленькой круглой подушкой…
Ее девичьей комнаты больше нет. Ее ждет огромная спальня с высокой, увитой гирляндами кроватью. Кружевное одеяло откинуто, открывая взорам край шелковой красной простыни, а у подножия лежат принесенные гостями дары — серебро и золото, ленты и шелка, и бесчисленное множество еще чего-то, что бедные глаза девушки не в состоянии разглядеть среди цветов…
Аальмар взял ее за руку. Шум свадьбы в ее ушах усилился и слился, превратившись в равномерный, какой-то
Девушку ввели в дом — не Аальмар, как она надеялась, а Большая Фа в сопровождении еще двух женщин. Перед камином в гостиной ее ждала бадья с теплой водой; с приговорами и песнями невесту вымыли и умастили цветочным маслом, и она смотрела, как прыгает свет на поверхности теплой воды, как с ее плеч сбегают, поднимая в бадейке брызги, прозрачные пенные потоки.
Потом, уже в спальне, она стояла перед горой подарков и смотрела, как Аальмар, облаченный в свободный халат, запирает дверь и разворачивает над ней цветастый тяжелый ковер.
Шум свадьбы сразу стал глуше. Девушка поняла, зачем и окна, и двери спальни отгорожены от мира толстыми коврами.
Аальмар обернулся к ней. Теплый свет тусклых ночных светильников неожиданно сделал его лицо старше, чем она привыкла видеть. Чуть не ровесником Большой Фа…
Он улыбнулся, и наваждение исчезло.
— Малыш… А меня ведь чуть не убили. Я не хотел тебе говорить… в этом последнем походе… кажется, должен был умереть. И то, что сотворила со мной судьба…
Он шагнул вперед. Она увидела его глаза совсем рядом воспаленные, со множеством красных прожилок.
— Судьба сохранила меня, малыш, и я подумал, что это ты возвращаешь мне долг. Нет, мы не будем вспоминать то поле… Но когда лезвие секиры не вспороло мне живот, а ударило по рукоятке кинжала, который я перед битвой не вытащил из-за пояса… Когда это случилось, я вспомнил тебя и понял… что пока ты ждешь меня, я не смогу умереть.
Девушка слушала, не отрывая взгляда он его нервных, сплетенных пальцев.
— И вот это случилось, моя девочка. Теперь я могу сказать тебе — жена… Теперь я могу обнять тебя, как муж и как возлюбленный. Теперь…
Он прерывисто вздохнул и отошел к кровати. Уселся на круглый табурет, небрежно отодвинул в сторону нечто тускло звякнувшее, увитое лентами и цветами.
— Подожди… Я должен справиться со своим сердцем. Я боюсь коснуться тебя — будто ты наваждение, которое может растаять… Подойди ко мне, девочка моя. Подойди.
Не чуя под собой ног, девушка приблизилась. Под босые ступни покорно ложились прохладные, нежные лепестки; здесь нет ни одной розы, подумала она мимоходом. Роза на свадьбе дурной знак… чтобы не оцарапаться о ее шипы…
Она думала, что, оставшись наедине с любимым Аальмаром, избудет темный страх, тот, что не оставлял ее от самого объявления о свадьбе. Она верила, что сможет наконец почувствовать тепло и радость — но смутное, инстинктивное, почти звериное чувство опасности росло и росло, грозя разорвать ее изнутри.
— Аальмар… — прошептала она жалобно. — Я боюсь…
Он улыбнулся так светло, что даже страхи ее на мгновение поблекли:
— Не бойся, девочка моя. Я скорее умру, чем причиню тебе страдание… Не бойся ничего. Иди ко мне.