Петля и камень в зеленой траве. Евангелие от палача
Шрифт:
Сна больше не будет. Надо дальше жить без сна, как жили у меня между допросами «бессонники». Посмотрим, насколько хватит сил перед тем, как расколоться моему следователю, неутомимому поверяющему, имя которому – Смерть.
Сломалось хитроумное лекало, по которому судьба выписывала невероятные кренделя моей жизни. Меня выгоняют из времени, как из гостей надоевшего визитера. Я не хочу! Еще не доели мясо, и выпивки полно на столе! Отдайте мой дессерт и фрукты!
Не слушают: «Давайте, давайте, дорогой друг, пора и честь знать, вы всем здесь сильно остобрыдли…»
Ну что ж, я могу и выйти
Нажал кнопку транзистора, и в комнату вплыл абсурдный мир, которому я надоел. Сумасшедше-счастливая дикторша сообщала, что в прошлом году Туркмения выработала атомной энергии в 148 раз больше, чем до революции. В Москве открылся Клуб миллионеров: таксист, накатавший на своей тачке миллион километров; ткачиха, накрутившая миллион метров ситца; сталевар, выплавивший миллион тонн стали… А в Польше горел очередной бунт, как всегда, яростный и безнадежный… Многотысячные манифестации западноевропейских борцов за мир требовали, чтобы их убили безоружными…
Мир бурлил, как больной желудок от скверной пищи. Этот мир не знает сердечного томления, его сотрясают вонь и грохот метеоризма. Пропадите вы все пропадом! Я сам за себя, мы с моим тумором живем теперь от вас всех отдельно…
Долго лежал без чувств, без мыслей, без сил, без сна; тоскливо прислушивался к вялым утренним звукам: далекому храпу Актинии, плеску и фырканью в ванной, бормотанию спущенной в уборной воды, звяканью тарелок на кухне. Пока не собрался с духом – и снял телефонную трубку.
Семь коротких оборотов, семь слабых звяков в аппарате, тягучее занудство гудков – и ненавистный резкий голос стеганул в ухо струей ледяной воды: «Доктор Зеленский у телефона».
– Здравствуй, Игорь, это я…
Он помолчал немного, будто вспоминал меня, хотя я-то знал, что он мой голос помнит всегда, всегда ждет моего звонка, и мгновенная пауза понадобилась, чтобы преодолеть подступивший к горлу счастливый ком волнения мстителя, дождавшегося своего часа, радостный спазм охотника, взявшего на мушку цель.
– Слушаю тебя, – ровно ответил он.
– Игорь, что-то мне сильно похужело… Плохо мне.
– Это хорошо, – удовлетворенно сказал он. – У тебя и так было поразительно долгое улучшение… редкий случай устойчивой ремиссии.
– Игорь, брось шутить, я ведь только тебе верю. Только ты можешь мне помочь… Ты ведь такой же авантюрист, как и я.
– Это верно, мы с тобой вообще похожи. С той разницей, что я на свой риск лечу людей, а ты их убиваешь.
– Игорь, никого я не убиваю… И к той истории никакого отношения не имею, все это чудовищное недоразумение… Ты же умный человек, пойми наконец, что прошло столько лет и столько намоталось личного, придуманного и недостоверного, что никто не может сейчас…
Он перебил меня, рявкнул в трубку:
– Ты мне позвонил, чтобы рассказывать эти пошлые глупости? Тебе что надобно, зловещий старче?
– Чтобы ты попробовал спасти меня еще раз.
Он засмеялся довольно и заметил:
– Преступление, совершенное человеком дважды, кажется ему дозволенным… Я вижу, Хваткин, ты дорого ценишь свою жизнь.
–
– А ты забыл, как твой начальник сказал моему отцу: у тех, кто дорого ценит свою жизнь, можно дешево купить их свободу…
Конечно, я помню, как Крутованов сказал это старому профессору Зеленскому. Но мне-то какое дело сейчас до их умных разговоров?
– Игорь, моя свобода не стоит дешево. Она вообще ни хрена не стоит. Возьми ее забесплатно, только вылечи меня!
И снова он засмеялся удовлетворенно, и в смехе его были ликование победителя, наслаждение борца, дожавшего противника лопатками к ковру и заставившего его жалобно и униженно просить о пощаде и спасении. Глупый мир, глупые люди! Каких только бессмыслиц вы не придумали: заповеди, запреты, разрешения, это – стыдно, а это – похвально, это – нравственно, а это – аморально, это – хорошо, а это – плохо! К счастью, подавляющему большинству людей не приходит в голову, что вся эта чепуха – только шаткие правила огромной прихотливой Игры под названием «Жизнь». Игры! Все – Игра! Все – выдумка. Реальна в этой Игре только смерть.
Отвести от меня эту ужасную реальность может сейчас только Игорь Зеленский, который счастлив глупой детской радостью, что заставил меня, палача, молить о пощаде, принудил задуматься о совершенных мною злодеяниях, а отсюда уж мне один путь – к раскаянию и искуплению.
Исполать! Если к моему спасению дорога ведет через раскаяние и искупление – конечно, абсолютно интимное раскаяние и совершенно тайное искупление, – то я готов незамедлительно доставить тебе, дорогой мой отвратительный Игорек, высокую душевную радость зрелищем физически надломленного и морально сокрушенного злодея Хваткина.
Только помоги мне сейчас!
– Ты наверняка уже озаботился тимусом? – спросил Зеленский.
– Нет… Мне его взять негде, тимус…
– Интересно… Как же я тебя буду лечить?
– Не знаю. Мне надо посоветоваться с тобой.
– Хорошо, приезжай. Я буду в лаборатории, ты знаешь, где меня найти…
Да, я знаю, где найти его. Я не знаю, где найти тимус. Где он – великий ничтожный владетель моей судьбы. Тимус – не человек, не младенец, это маленький зародыш моего дитя, зачатого мною и убитого для моего спасения. ГДЕ мне взять другой? Они же не валяются где попало – мои зародыши? А любимая дочь Майка не годится, для этого она слишком старая. Тимус – вилочковая железа младенца, всевластный распорядитель и регулятор нашей иммунной системы – с годами бесследно рассасывается в организме. Как наша безрассудная идея собственного бессмертия.
Поеду к Зеленскому.
Ушел от Актинии в состоянии тифлосурдии: сцепив зубы, закрыв глаза, оглохнув от ненависти и отвращения к обитателям квартиры. Подумал с досадой о том, что здесь на кухне электрическая плита. Ах, если бы газовая! Открыть тихонько все конфорки, чтобы эти гады незаметно во сне передохли…
Влез в задристанный, серый от грязи «мерседес», пустил мотор, потом достал из пиджака пистолет и переложил его в карман на чехле пассажирского сиденья, включил первую скорость, бросил рывком сцепление – и покатил.