Петля и камень в зеленой траве. Евангелие от палача

Вайнер Георгий Александрович

Лютостанский жил на Палихе в старом четырехэтажном доме с загаженными лестницами. Я с удовольствием отметил, когда мы поднимались, что его квартира в мансарде единственная, на площадке больше не было соседей. В квартире – одна комната с кухней – была стерильная чистота и аптечный порядок. Аскетическая строгость, смягченная вазами с бумажными цветами.

Я повесил свой реглан рядом с пальто Лютостанского и в сумраке крошечной прихожей незаметно достал из его кармана пистолет – я много раз видел, как этот героический оперативник кладет свой вальтер

в правый боковой карман пальто.

А Лютостанский уже хлопотал с закуской на кухне. Там в углу стоял картонный короб с продуктами – последней пайковой выдачей. Он достал копченой колбасы, красный шар голландского сыра, шпроты, батон, начал строгать нам бутерброды.

Я остановил его:

– Погоди! Давай выпьем по стаканчику, помянем великого человека… Душа горит…

Я разлил принесенный с собой коньяк в чайные стаканы и попросил-приказал:

– До дна! За светлую память Иосифа Виссарионовича!..

Высосал я свой коньячишко и следил внимательно поверх кромки стакана, как выползают из орбит громадные саранчиные глаза Лютостанского, как он задыхается-давится огненной влагой – а ослушаться не посмел, допил до конца…

– Так, давай поработаем маленько, а закусим и еще выпьем опосля, – предложил я. – Дай только несколько листочков бумаги…

Лютостанский вынул из дамского вида письменного стола стопку бумаги, достал из кармана китайскую авторучку.

– Ну ладно! Наверное, будешь писать ты, у тебя почерк хороший…

Я прошелся по комнате и стал диктовать:

– …Министру государственной безопасности СССР тов. С. Д. Игнатьеву…

Лютостанский вывел рисованные ровные буквы своим замечательным почерком и поднял голову:

– А от кого?

– Подожди. От кого не пиши… Это ты пишешь проект заявления от Вовси. В конце мы его подпишем всеми титулами. Мол, он якобы обращается к Игнатьеву как генерал к генералу… Но это в самом конце, ты пиши дальше…

– А не нужно бумагу озаглавить? – спросил Лютостанский. – Что это – заявление, объяснение, жалоба?

– Не надо. Это просто письмо. Ты пиши дальше… «Я осознал бессмысленность своей дальнейшей жизни. Я совершил много ужасных преступлений, и у меня нет сил больше смотреть в глаза моим коллегам. Важно вовремя и достойно уйти из жизни…» Записал?

От усердия Лютостанский высунул кончик языка, украшая особенно хитрыми завитушками и виньетками последние слова.

– Написал, – кивнул он. – Дальше…

Лютостанский поднял на меня глаза и, видимо, что-то прочитал на моем лице, потому что он быстро моргнул несколько раз, и мгновенно в его огромных выпученных глазах грамотного насекомого выступила слеза.

– Что, Павел Егорович? Что? – спросил он, задыхаясь.

Я засмеялся, положил ему руку на плечо:

– Ничего, все в порядке… Пиши дальше… На чем мы там остановились?

Я уже стоял у него за спиной, а он поворачивал ко мне голову и одновременно испуганно вжимал ее в плечи, пытаясь перехватить мой взгляд. И в этот момент я его ударил ребром ладони по шее –

это был не смертельный, а оглушающий удар. Я не дал ему рухнуть вперед, а плавно повалил его на пол вместе со стулом. Потом достал из кармана его вальтер, разжал зубы и, немного подняв ствол вверх, упершись мушкой в нёбо, нажал курок…

Выстрел получился тихий, а половина головы разлетелась по комнате.

Теперь надо было не суетиться, не спешить, а сделать все аккуратно, вдумчиво, по науке.

Вернулся в прихожую, взял из реглана перчатки и носовой платок. Я до этого был внимателен – старался ни за что руками не хвататься. Надел перчатки и тщательно протер платком вальтер, после чего вложил пистолет в еще теплую ладонь Лютостанского. Труднее всего было запихнуть его указательный палец в спусковую скобу.

Предсмертное письмо передвинул на середину стола – для живописности.

На кухне собрал со стола бутерброды, пошел в уборную, сбросил харчи в унитаз и дважды спустил воду – по моим представлениям, человек, собравшийся умирать, не должен жрать от пуза. Свой стакан положил в карман реглана, оделся и вышел из квартиры, захлопнув без щелчка дверь.

Невозвращающийся кочегар закончил свою вахту.

АУДИ, ВИДЕ, СИЛЕ…

Наверное, я приехал к подъезду гостиницы «Советская» слишком рано, потому что ждать Ковшука мне пришлось долго. От усталости, от дотлевающего жара дневной пьянки, от непрерывного испуганного напряжения я, видимо, так обессилел, что незаметно задремал. Ждал, ждал Ковшука и уснул – будто мешок накинули на голову. И сон-то этот быстрый, наверное, проглотил меня на три минуты, но был он глубок и черен, как прорубь. А вынырнул я оттуда, увидев перед лобовым стеклом машины грузную квадратную фигуру Семена, неподъемную чугунную гирю в драповом пальто. Я открыл ему дверцу, Ковшук молча, тяжело уселся рядом, отвернулся к окну.

– Семен, как настроение?

– У меня всегда настроение нормальное, – ответил он не спеша, раздумчиво, основательно. – Поехали…

Сколько же лет минуло с тех пор? Какой стаж тем давним моим мартовским воспоминаниям? А! Бессмысленно считать! Прошли не годы, не десятилетия – промчались исторические эпохи, миновали геологические эры. Умерло за это время целое человечество, и новое народилось, выросло и счастливо-беспамятно старится. Не надо им всего этого знать…

– Семен, а тебе никогда не хочется на пенсию?

Он мрачно кинул через губу:

– А я и так на пенсии…

– Нет, я имею в виду настоящую пенсию – чтоб совсем уйти на покой, отдыхать.

Семен хмыкнул, не то усмехнулся, не то горько вздохнул:

– От чего мне отдыхать? Я покамест не устал. Сила есть. И работаю я с удовольствием. У меня работа нормальная…

– Завидую! Я бы хотел уйти на покой…

– На покой захотел! – лошадино фыркнул Ковшук. – Тоже мне, архиерей.

Я толкнул его в плечо:

– Эх, Семен, друг ситный, плохо ты мою жизнь представляешь.