Петля. Том 2
Шрифт:
Войдя, он не сразу замечает их. Секундное замешательство, озирается вокруг, и потом – вот он – бесенок. Почему-то в углу, ближайшем к двери, почему-то на полу, на коленях, почему-то повернут лицом к стене и что-то тихо нашептывает. Можно подумать, молится… Хотя это занятие никак не вяжется с характером и мировоззрением этого подростка, которые, как полагает Тито, он сумел безошибочно уловить и понять за краткое время их предыдущей встречи.
– Бесенок, что ты…?
Мальчик оглядывается, чуть отстраняется, и Тито замечает за его спиной уже знакомое цветастое пончо. Кажется, просто тряпка, небрежно брошенная в угол – трудно представить, что под ней кто-то есть. И в то же время из-под ободранной каймы выползает
– Что же вы на полу? – обеспокоенно лепечет Тито, – Садитесь лучше на диван, удобнее, – и тут же спохватывается, осознавая, что «удобный» диван все еще завален скомканными, влажными и вонючими простынями, впитавшими в себя все «прелести» беспробудного двухдневного запоя. Подрывается все поскорее убрать.
– Ему тут удобнее, – говорит бесенок каким-то бесцветным поникшим голосом, – Можешь не суетиться.
– Нет, ну, все равно… Я… Я сейчас это уберу, чтобы вы могли по-человечески… – собрав в охапку постельное белье, запихивает его в шкаф, воюет с никак не закрывающейся дверцей, – Вы простите, что у меня тут так…
Кое-как ему все-таки удается ее запереть. Поднимает хлам, который успел попадать на него сверху шкафа, не разбираясь, закидывает обратно. Ставит в нормальное положение опрокинутый стул, – Сейчас приберусь. Я просто не ждал гостей…
– А вот отец тебя ждал, – отзывается мальчик, хмуро наблюдая за ним, – Еще позавчера ждал. И вчера ждал.
– А-а… Я не мог приехать. Был очень занят…
– Занят? – переспрашивает едко и зло, с ощутимо колкой издевкой, а сам дотягивается свободной рукой до валяющейся неподалеку на полу пустой бутылки, подносит горлышко к носу, принюхивается. На секунду его юное личико перекашивает гримаска омерзения.
Понимает ведь все. Все понимает!
Коробясь от стыда, Тито подходит к бесенку протягивает руку, чтобы забрать и выкинуть раскрытую улику своего непристойного «занятия», но мальчик игнорирует этот жест. Только продолжает смотреть на него с сухой и холодной враждебностью.
– Ты решил, что он умер? – спрашивает тихо.
– Нет, что ты… Я…
– Отец так и сказал. Сказал, ты обещал приезжать, чтобы лечить его раны, а раз не приезжаешь, значит, решил, что он умер.
Бесенок больше не ждет от него лживых оправданий, да и он больше не может. Виновато молчит – молчаливо признает вину.
– Так вот, он выжил.
– Это замечательно! Ты не представляешь, как я рад, что…
– Выжил, но ему очень плохо. И становится все хуже…, -на мгновение губы бесенка судорожно сжимаются, глаза сверкают влажной поволокой, дыхание перехватывает. Он поспешно сглатывает – по натянутой трахее скатывается болезненный бугор горечи. – Отец почему-то решил, что ты сможешь ему помочь, – выдавливает уже шепотом, мотает головой, – Ничего ты не сможешь. Зря мы приехали.
Сказав это, бесенок отшвыривает злополучную бутылку в сторону, резко встает на ноги и тянется, чтобы поднять своего безропотного спутника. Еще секунда, и они уйдут. Хлопнув перед его носом дверью, уйдут раз и навсегда. Еще секунда, и он упустит свой второй шанс – свой самый волшебный, самый щедрый подарок судьбы. Еще секунда, и все будет потеряно.
В отчаянии Тито хватает бесенка за плечо:
– Рамин, нет! Не уходите!
Мальчик вздрагивает и тут же замирает, каменеет, только глаза с испугом косятся на удерживающую его ладонь.
Ошибка. Грубая ошибка. До этого мальчик относился к нему пусть как бесполезному, но хотя бы безобидному пьянчуге. Но такая попытка физического удержания, явно зародила в нем чувство угрозы, готовность в любой момент дать отпор.
– Прости… Прости… – отпускает его, отступает на пару шагов с поднятыми в знак примирения ладонями, – Пожалуйста,
Из-под цветастой ткани у ног бесенка впервые за все время доносится приглушенный звук – не то поскуливание, не то постанывание.
– Тише, chaq’, все в порядке, – легонько поглаживает выпирающий из-под пончо холмик головки, – Ладно, мы останемся. Мы останемся, потому что я сам не смогу тебе помочь. К сожалению, у нас нет выбора.
Последнее замечание, как понял Тито, предназначено ему, чтобы не строил иллюзий, будто мальчик ему хоть немного поверил. Нет, это просто безвыходность. Если бы он знал, к кому еще обратиться, он бы ушел не колеблясь. Только вот он единственный врач на всю округу, и, возможно, единственный человек, которому можно показать ребенка гринго, не опасаясь фатальных последствий. Хотя, бесенок не спешит его показывать.
–Зачем он так укутан, Рамин? – спрашивает Тито.
– Отец просил укрыть, чтобы деревенские его случайно не увидели. Да и ему так спокойнее.
–Ясно. Но тут, в доме, можно уже убрать пончо.
Поколебавшись, бесенок кивком указывает на раскрытое окно:
– Занавесь чем-нибудь. Он яркий свет не любит.
Тито спешит выполнить указание мальчика, и пока он налаживает слетевшую с балок гардину и сползшие с нее занавески, бесенок за его спиной терпеливо и настойчиво уговаривает брата открыть хотя бы лицо. Похоже, это оказывается не так-то просто. Несколько раз урезонивания старшего натыкаются на упрямое протестное мычание, но, в конце концов, срабатывают. Из-под края цветастой ткани показывается затылок растрепанной седой головки. Тито бесшумно обходит детей кругом, нарочно держась на расстоянии, чтобы не вспугнуть, пытается рассмотреть под этим поникшим пушистым облачком волос лицо малыша, как вдруг сам оказывается пойманным врасплох, пригвожденным к одной точке, пораженным и обмершим от метнувшегося в его сторону встречного взгляда: немыслимого, леденящего взгляда детских глаз, которые даже в воцарившемся полумраке нисходят ясным небесным свечением. Ему кажется, что сейчас на него смотрит вовсе не ребенок, а сам Бог, и он видит его насквозь, знает о нем все и готов судить…и не намерен щадить… Спустя мгновение, это ощущение проходит. Он замечает, что и распахнувшаяся в глазницах лазурь, и общее выражение бледного личика выдают вовсе не вселенскую мудрость карателя, а лишь немой, парализованный, животный страх. Малыш так уставился на него, потому что боится, а он… Потому что не может не смотреть, не может оторваться. Все-таки поразительные глаза! Теперь ясно, почему они свели с ума Рауля.
– Не бойся меня, миленький, – кое-как проговаривает Тито.
Звук его голоса пробегает по телу мальчика ознобным содроганием. Дыхание внезапно становится громким, отрывистым.
– Не бойся, ну… Ты такой чудесный! Давай познакомимся… – делает полшага в сторону детей.
Губы малыша растягиваются, обнажая маленькие острые зубки. Но это не улыбка – это оскал. Тихий нутряной хрип заполняет пространство комнаты точно посыпавшаяся груда острого щебня.
– Chaq’, прекрати, – строго командует старший, – Я говорил тебе, так не делать. Прекрати, – обхватывает его плечики, легонько встряхивает, заставляя смотреть на себя, а не на Тито.
Маленький примолкает. Сжимается. Инстинктивно тянется к горловине пончо, чтобы снова натянуть на голову и скрыться от всего – порыв, который бесенок тут же пресекает.
– И прятаться не нужно. Ты здесь пока в безопасности.
– Это правда, миленький. Я тебя не трону, не бойся, – заверяет Тито и снова пробует подойти к ним поближе, но жестом бесенок останавливает его, мотает головой: «Нет. Стой там».
– Ладно… Я понимаю… Бедняжке надо немного освоиться и привыкнуть. Вы все-таки идите, на диван сядьте. Нельзя же так – на полу…