Петля
Шрифт:
Поляков вел «Ниву» по пыльным площадям мимо фасадов зданий, украшенных великолепной глазурью и чудесной резьбой по камню. Затем и мимо других примечательностей жизни в Хиве: очередей женщин, выстроившихся у колодцев за водой, бездомных собак, роющихся в отбросах, и бездельничающих групп маленьких шалопаев. Приезжему было трудно увидеть за всем этим богатство и крупномасштабный рэкет, управляемый при помощи факсов и японских беспроволочных телефонов, находящихся внутри нищенских саманных домов. Только бесконечно преданный своей земле простой узбек или, напротив, жулик вроде Раджабова, повязанный родовыми узами и традициями, мог выбрать для жительства Хиву. Бледнокожему славянину, каким был Поляков, тяжелый пустынный климат оказался бы невыносимым. Но полковник мог видеть, какое отличное прикрытие для создания и укрепления тайного
В московском Центре, за два дня до того, Марченко кратко рассказывал о связях Раджабова с Хивой, но не предполагал, что Поляков туда отправится. Потому-то генерал и не сообщил ему подробности, и у полковника не было ни схемы пути к даче Раджабова, ни хотя бы приблизительного описания дороги. Однако, расспросив местных жителей и основательно прочесав город, невольный путешественник узнал то, что ему требовалось.
Поляков остановил машину в тени на узкой улочке, поблизости от огороженного дувалом [5] поместья. Из-за пятиметровой ограды виднелась лишь верхняя часть строения, обширного по размерам и, судя по всему, роскошного. Раджабов был поистине «лох» — весьма богатый человек. В резиденцию вели широкие кованые ворота, где постоянно находилась охрана в специальных, опереточно расшитых золотом мундирах. Раджабов выставлял напоказ свое богатство в Ташкенте; он хвастался и в Хиве, посреди ужасающей нищеты, грязных улочек с вонючими арыками.
5
Дувал — сплошная глинобитная стена вдоль старых улиц поселений в Средней и Центральной Азии, одновременно является и тыльной стороной домов с окнами на внутренний дворик.
Конечно, Поляков понимал нелепость рискованной поездки в Хиву. Он превысил масштабы задания, но считал, что обстоятельства не только допускали, но и обязывали пойти на такое нарушение.
Стук в стекло со стороны шоферского места должен был насторожить Полякова, но, думая о своем, он не придал ему значения, глянув лишь мельком, перед глазами промелькнула тюбетейка — национальная квадратная шапочка, какие обычно носят узбеки. Затем он увидел грязное жалкое личико и протянутую перед самым его лицом руку: «Дай рублик, дай рублик». Мальчишка требовал нахально. Ему было девять или десять лет, и во рту осталась лишь половина зубов: то ли не успели вырасти после молочных, то ли уже выпали, а возможно, были выбиты. Поляков полез в карман за мелочью…
Невидимые руки с обеих сторон распахнули дверцы. Один рванул на заднее сиденье и приставил ствол «Калашникова» к горлу Полякова. Второй с переднего сиденья ухватил за ноги и уложил плашмя. Третий столкнул с сиденья на пол. Мелькали темные узбекские лица, прокаленные жаром пустыни.
Тот, что сел на водительское кресло, запустил мотор и, рванув с места, помчался по запутанным пыльным улицам, обнесенным глухими дувалами. Промелькнула чья-то пышная древняя гробница. Трое свирепых личностей с длинными нечесаными волосами и с бородами сидели молча, и нельзя было догадаться об их намерениях. Но по их поведению Поляков понял, что это не простые грабители, решившие обобрать русского. Так же как и те, кто устроил засаду в горах, они соблюдали дисциплину и организованность. За их действиями просматривалась серьезная и нетривиальная цель. С другой стороны, они, возможно, служили в раджабовской охране и производили патрульный объезд района вблизи дачи, куда вход посторонним запрещался. Они могли оказаться и переодетыми в штатское, подгримированными офицерами узбекской тайной полиции — прежнего КГБ, возмущенных появлением явно русского незнакомца в столь запретном месте.
«Нива» проехала не более километра, резко затормозила на узкой аллее между глинобитных дувалов. Двое выскочили из машины. Третий грубо вытащил Полякова и втолкнул через деревянную калитку на раскаленный от жары двор, где разносились запахи наркотиков и пряный аромат тмина и кардамона. Полковник увидел, что его доставили не в тюрьму или полицейский участок: по тому, как вели себя люди,
Для Полякова это был чуждый мир, воплощение исламизма, который в темные времена кремлевского всесилия всячески стремились уничтожить. При Сталине, Хрущеве и Брежневе Москва опасалась влияния воинствующего мусульманства, оно представлялось опасным для коммунистической партии. Именно с целью сокрушить эту угрозу в Центральной Азии брежневская клика приказала начать интервенцию в Афганистан в 1979 году. Кремлевские вожди полагали, что, как это было [6] с узбеками, туркменами и казахами, афганский сброд окажет слабое сопротивление. Но Советская Армия не имела опыта партизанской войны, и поэтому потерпели неудачу все попытки поставить Афганистан на колени. Теперь, как начал понимать Поляков, новые власти не могли управиться с приверженностью узбеков своей древней религии, ее установлениям и обычаям…
6
«Как это было…» — Очевидно, Поляков имеет в виду присоединение Средней Азии к России в XIX в. и установление там советской власти в двадцатых годах XX в.
На узбекском языке что-то грубо приказали Полякову, который ничего не понял. Тогда ему просто связали ноги в коленях и толкнули к каменному колодцу посреди двора. Полковник не сопротивлялся, все его чувства обострились. Он изучал лица, пытался определить смысл разговоров по интонации, но понимал мало. Он догадывался, что все чего-то ожидают. Дух противоречия, интриг и силы оружия царил в поселениях, где узбеки, таджики и афганцы жили в обстановке подозрительности и постоянного соперничества. Что-то должно случиться.
Встал, видимо, командир и оповестил, что сюда доставлен полковник. «Полковник» — это понимали все — Поляков. Моментально из дверей и окон появились обитатели дома, чтобы взглянуть на важного пленника. Олег Иванович чувствовал всю их ненависть и подозрительность. Он, русский, становился главным действующим лицом начинавшегося узбекского спектакля. Правда, не замечалось никаких признаков, что местные обитатели знали, кого именно задержали и по какой причине. Все свидетельствовало о том, что суматоху вызвали действия взвинченных, неопытных вооруженных людей, обнаруживших на контролируемой ими территории неизвестного русского.
И Поляков испытывал нервное возбуждение, как и окружавшие его присевшие на корточки люди. Но он старался не терять самообладания.
Слева скрипнула дверь, с шумом захлопнулась. Мужчина лет двадцати прошмыгнул по двору, держа корзину с овощами. Мужчиной его, правда, было трудно назвать, весь облик вызывал чувство жалости. Он походил больше на подростка или даже мальчика, сутулого и забитого.
Поляков и не взглянул бы на него второй раз, если бы не шрам на правой щеке недомерка. Явно различимый шрам шел от уха к уголку рта и затем к правой ноздре. Два года службы в армейской разведке и почти тридцать лет в КГБ выработали у полковника фотографическую память. Она не допускала ошибок в определении личностей. На раджабовской даче под Ташкентом Олег Иванович уже видел этот шрам десяток раз, когда эта маленькая убогая фигурка в расшитой тюбетейке пересекала замощенный двор, балансируя блюдами, заполненными едой и напитками. Сукрат. Этим именем называли его раджабовские повара, в то время как сами готовили плов и резали фрукты.
— Сукрат… — Поляков окликнул парня, когда тот проходил мимо. — Сукрат, — позвал он снова, но парень никак не отреагировал. Олег Иванович пытался понять — почему? И как мог парень очутиться в Хиве одновременно с ним, Поляковым? Было ли это невзрачное и невозмутимое существо агентом раджабовской организации? Может быть, Сукрат пронюхал о приказе Раджабова насчет переброски груза и затем передал сведения той группе, что организовала засаду? Но тогда каким образом ухитрился Сукрат связаться с хивинской бандой, находясь в самой тайной штаб-квартире Раджабова на Тянь-Шане?