Петр 2 альтернативный
Шрифт:
Мои придворные графы и князья неодобрительно косились, пока я беседовал с золотарями. Назло им, решил понаблюдать за работой ассенизаторов от сбора фекалий до транспортировки на окраину. Правда, сам в выгребную яму не полез.
Позже, когда я решил поработать трубочистом, которые тоже находились в ведении полиции, мои спутники отнеслись к этому спокойно. Ваня даже сам полез наверх поучаствовать в процессе. Как ни старались мы с ним, запачкали сажей руки, лица и дорогие камзолы. В итоге, чумазые и довольные, мы потом смешили знакомых рассказами о походах по крышам.
Посетил берег Лиговского канала, доставлявшего за двадцать вёрст чистую воду к фонтанам Летнего сада и центру города. Очень непростое сооружение ныне опального Скорнякова-Писарева. Канал в двадцать вёрст провели от реки Лига в районе деревни Горелово до бассейна на московской стороне. Где-то здесь будет жить через двести лет 'сеянный-рассеянный, с улицы Бассейной'. От этого бассейна через несколько деревянных труб вода самотёком подаётся в разных направлениях. Сейчас как раз заканчивают водовод через Фонтанку и подключение Летнего сада. Насколько я знаю, напора из Лиговского канала будет недостаточно для фонтанов, и паровая
На сегодняшний день в городе две передовые химические лаборатории. Одна при Берг-коллегии недалеко от Литейного двора занималась анализом качества минерального сырья для заводов. Более универсальной была лаборатория при Главной аптеке. Три года назад её перевели из Петропавловской крепости в новое здание недалеко от Зимнего дворца. Оснащена она самым современным оборудованием: стеклянными и фарфоровыми сосудами, ретортами, колбами, ступками, тиглями и т.д. Металлические инструменты изготавливали в Мастеровой избе на Аптекарском острове, который полностью передали в аптечное ведомство для выращивания лекарственных трав. Главной аптеке подчинялись все остальные государственные и частные аптеки, примерно около тридцати по всей стране. Из них десяток при гошпиталях, восемь частных аптек в Москве, аптеки в Астрахани, Кронштадте, Казани и других городах. Таким образом, Главная аптека представляла собой производственную и оптовую базу медицинских препаратов и оборудования, управление всеми медицинскими учреждениями страны (Медицинская канцелярия тут же находилась) и лабораторию по изготовлению редких химических веществ (например, азотной кислоты). Наведываясь в это учреждение, первые дни я по своему обыкновению старался не мешать повседневной работе. Обычно садился где-нибудь в уголке с книжкой или своими записями, изредка поглядывая за посетителями лаборатории, библиотеки или присутствия медицинской канцелярии. Такая моя манера нервировала служащих, но дела требовали решения, а так как я не влезал со своими замечаниями в обсуждение - работа нормализовывалась.
Читал же я в основном деловые бумаги, приходящие в канцелярию и исходящие из неё. Просматривал разные регистрационные журналы. Всё как в любой другой конторе - много малопонятной информации, из которой я пытался вычленить какую-то систему и закономерности. Самыми толстыми фолиантами были фармакопеи, перечни лекарственных веществ. Первыми такие справочники пару сотен лет назад стали издавать итальянцы. В России же сейчас ориентировались на Лондонскую и Бранденбургскую фармакопеи, комплектуя в соответствии с ними столичные, гошпитальные и городские провинциальные аптеки. Количество наименований в одной фармакопее доходило до тысяч наименований, в основном из растительного сырья. Лекарств из сырья минерального было немного, так что, по сути, фармакопея это ещё и некий ботанический справочник. Вообще в эту эпоху шел взрывной рост в накоплении ботанических данных. Травы в Европу везли отовсюду, из Америки, Африки, Азии или вот как Мессершмидт недавно - из Сибири, а Буксбаум из Персии и Турции. Через тридцать лет, когда Линней издаст свою 'Систему растений' речь пойдет уже о сотне тысяч видах растительного царства. Вместе с ростом числа аптек росло и количество аптекарских огородов (по сути тех же Ботанических садов). Петербургский такой огород занимал 25 десятин земли на Аптекарском острове.
Листая увесистые книжки на латинском языке, я прикидывал, как подготовить издание российской фармакопеи в ближайшие годы, а не через сорок лет. Только не на латыни, а на русском языке. Нужно также поменять используемые в фармацевтике Нюрнбергские меры веса на более внятные десятичные. Если в отношении мер длины я уже что-то подобное делал вместе с Нартовым, то меры веса (особенно аптекарские и ювелирные) требовали более осторожного подхода. Например, у англичан фунт делится на 12 аптекарских унций (которые не равны обычным унциям). Унции делятся на 8 драхм, составляя 1/96 английского фунта (как русский золотник составляет 1/96 русского фунта). Драхмы делятся на 3 скрупулы, а скрупулы делятся на 20 гранов. Никакой логики в таком делении я не вижу, поэтому, отталкиваясь от фунта, создадим десятичную систему. Правда, придётся этот фунт уравнять по весу с английским. Или это не патриотично? Такими досужими размышлениями я и занимался, фиксируя пока мысли в папочку 'Меры веса, длины и прочие'. Комиссия мер и весов в другой истории была образована только в 1736г во главе с сыном канцлера Михаилом Головкиным. Я столько ждать не стану и какие-то свои соображения уже готовлю. Итак:
1.Приравниваем российский фунт английскому. Полезно для текущего экспорта, а в перспективе для закрепления в качестве международной единицы измерения.
2.Золотник теперь будет равен не 1/96 фунта, а 1/100. Можно его как-нибудь и по другому назвать, чтобы не путались люди.
3.Гран теперь станет 1/100 золотника или 1/10000 фунта. На треть 'худее' британского грана.
Что касается фармакопеи, то придётся стандартизировать в справочнике подачу материала: название русское, название латинское, другие названия, ареал произрастания, способ сбора. Приготовления лекарства и хранения. При каких болезнях использовать (с этими болезнями, точнее с их диагностикой сейчас много белых пятен и непоняток), дозы и предельные количества. Ну и противопоказания. Кто бы еще этим всем занялся? Похоже, Ивану Лаврентьевичу Блюментросту добавится работы. Зато
Бывая в Аптеке, я иногда принимал участие в приготовлении лекарств. Что-то толок в ступке, что-то варил в кастрюльках, отцеживал и переливал из колбы в мензурку и обратно. Поучаствовал в получении спирта с использованием простейшего перегонного куба. Дегустировать продукт не стал, хотя по маслянистым взглядам подмастерьев подозреваю, что перегонный аппарат у них не простаивает. Моё предложение перегнать в аппарате что-нибудь ещё кроме спирта ввергло всех в сомнение.
– Ну, например, горючую воду.
Нефть использовали как лекарство при кишечных, кожных, глазных, ушных заболеваниях и ревматических болях. Поэтому некоторые запасы горючей воды или густы, как в эти времена называли нефть, в Главной Аптеке всегда были. Вот только запах у нефти неприятный и после перегонки её в таком полезном аппарате использовать его для производства спирта стало бы затруднительно. Лица аптекарей скорбно вытянулись, когда до них дошло, что я собираюсь залить в перегонный куб! Но делать нечего и, хмыкнув, аптекарь Иван Грегориус дал отмашку помощникам начать процесс. Лет двадцать назад Иоганн Готфрид Грегори открыл первую частную Аптеку в Москве, потом перебрался в Петербург, где тоже стал аптекарем-первооткрывателем. Родственник Блюментростов, староста Немецкой слободы, поэт и философ. Давно когда-то Меншиков собирался даже жениться на его сестре, да умерла она рано. Сейчас Ягану за шестьдесят, но он по-прежнему бодр и авторитетен.
К суете, оживившей рутину лаборатории, подключился даже Ваня Долгоруков, выбравшийся из уголка в котором прикорнул, пока я пытался заниматься делами. Наверное, что-то было в моём голосе и интонации вдохновенное, раз он очнулся от дремоты и на время включился в процесс. Разожгли огонь во дворе. Вообще летом в городе с огнём не шутили и разрешали бытовые печи топить только раз в неделю. Мы же предусмотрели все меры пожарной безопасности. Поэтому вёдра с водой были всегда под боком, также как топоры и войлочные щиты. Старались пламя поддерживать ровное, нацедив за час первую порцию жидкости. Потом немного прибавили огня и получили еще немного жидкости в другой сосуд. Так поступали раз пять, всё больше увеличивая интенсивность огня. Уже поздно вечером, когда жидкая нефть в кубе превратилась в вязкий мазут, процесс остановили, а бутыли, пронумерованные по мере получения жидкости (то есть по росту температуры кипения), отнесли в лабораторию. По моим представлениям, первые бутыли содержали фракции бензина, а последние - керосин и дизельное топливо. Более точно пока не разберешься. Неизвестен был температурный режим, да и перегонный куб это не ректификационная колонна. Наверняка даже ступенчатое увеличение температуры нагрева не избавило результат от перемешивания разных фракций. Тем не менее, я постарался написать подробный отчёт об опыте, рассчитывая учесть его результаты в дальнейшем. Ограничился в описании полученных жидкостей только общими их свойствами: светлее, гуще, мутнее. Измерил то, что можно было замерить - объем (соответственно общее содержание фракции в нефти), плотность (которая не сильно росло у более высокотемпературных фракций). Через пару недель, разбив несколько пробных экземпляров, оптик Акдадемии Беляев по моему заказу сделал ртутный термометр для измерения высоких температур. Повозившись немного с установкой термометра на перегонный куб, мы повторили опыт. В этот раз помощником у меня был Гмелин, которого я оторвал от систематизации коллекции минералов Кунсткамеры. Надежда, что этот молодой шваб станет основателем российской химической науки была невелика, но других химиков у меня под боком не было. Грегориус староват, да и к тому же, как и другие аптекари он ориентирован на медицинское использование химических знаний, а мне нужны были люди с общенаучным виденьем химии. С другой стороны, специалистам порохового дела Батищеву и Корчмину не хватало академического образования, да и не хотел я отрывать их от тех задач, которые им поставил.
В общем, во второй раз результаты опыта получились более внятные. Температурная шкала в термометре была ещё приблизительная, но помогала поддерживать постоянную температуру в котле. В итоге, доведя температуру до 250 градусов с шагом в 10 градусов, получили полтора десятка жидкостей. Керосин имеет температуру кипения в интервале 180-240 градусов Цельсия. С учётом погрешностей измерения первые фракции можно было считать бензином, фракции 170-190 градусов бензинокеросиновыми, далее керосин и с 230 градусов смесь керосина с дизельным топливом. Всё это было приблизительно и предстояло еще долго исследовать, но мне важно было выделить керосин, который в лампах был не так опасен как бензин и коптил меньше дизельных фракций. Оставив результаты опыта доводить до ума Гмелину, я переключился на конструирование лампы. По моим указаниям её спаял слесарь-жестянщик Василий Шершавин, один из рабочих Мастеровой избы Медицинской канцелярии. Предшественница будущего завода медицинских инструментов, изба располагалась на Аптекарском острове, где под руководством француза Луботье слесари изготавливали всякие металлические ножи, ножницы, иглы или, например, акушерские щипцы для аптек, гошпиталей и частнопрактикующих врачей. Когда я добрался к ним в гости, мне показали обширные делянки лекарственных трав и кустов, показали и саму мастерскую. Ничего особенного, четверо работников, горн, тигли, верстаки, наковальни. Луботье и Иван Блументрост угостили меня чаем из блестящего самовара. Я спросил, почём Исаев его им продал. Француз смутился. Оказывается, они сделали самовар сами, но только для собственного пользования, а не на продажу и никоим образом не нарушили привилегию 'месье Исаев'. Я успокоил хозяина, сказав, что у Исаева нет привилегии на продажу самоваров, а про себя удивился оперативности мастеров. Прошёл только месяц с момента памятной презентации мною самовара в доме Апраксина. Попросил позвать мастера. Им оказался Василий Шершавин, который вскоре перебрался с Аптекарского острова в токарню Летнего дворца для помощи мне в моих технических задумках.