Петр и Петр
Шрифт:
Петька сунул ему деньги, он и считать не стал, потом оказалось, что там семьсот рублей было, и говорит: «Ты — в одну сторону, я — в другую. И лучше сразу же уезжай от греха». Наверное, Груздеву фраза эта запомнилась, но спьяну он забыл, кто ее сказал. А сказал ее сам Груздев. Сказал и бегом побежал в переулок. Клятов думал было его догнать, денег-то он мало получил, а потом плюнул. У него было такое настроение: ноги бы скорее унести. Он прямо на вокзал отправился, дождался первого поезда и уехал. Рублей четыреста прожил, а триста у него нашли. Вот и получается семьсот.
Наступает молчание.
— Груздев,— говорит он,— вы подтверждаете показания Клятова?
— Нет,— говорит Груздев,— не подтверждаю. Неправда все это, неправда!
Глава двадцать пятая
Во время обстоятельного, неторопливого рассказа Клятова Петя несколько раз чувствовал, что сейчас потеряет сознание. Ему хотелось прервать неторопливую речь своего друга, хотелось броситься на Клятова и ударить его в лицо. Только то, что он находится в кабинете следователя и что здесь очень строгие правила поведения, которые нельзя нарушать, удерживало его.
С другой стороны, его охватывало такое отчаяние, что он чувствовал себя просто не в силах защищаться, оправдываться, опровергать. В самом деле, сколько раз он подписывал показания, в которых признавал, что участвовал в ограблении Никитушкиных. Мало того, не зная подробностей, он утверждал, что был пьян и подробностей не помнит. И с какою же силой оборачивалось теперь это против него! Что он может опровергать, если сам говорил, что ничего не помнит?
Он бы, может, и промолчал и примирился от безнадежности с тем, что из соучастника стал инициатором преступления и убийцей. Настроение у него было такое, что он без сожаления пошел бы на расстрел, только бы кончить наконец с этой неудавшейся жизнью. Но очень уж его взбесило, что он же, оказывается, еще и обсчитал Клятова, дал ему из шести тысяч только семьсот рублей. По сравнению со всеми обвинениями это была ерунда, о которой и говорить не стоило. Но она была такая обидная, эта ерунда, что злоба на Клятова захлестнула Петьку. Тогда, подчиняясь опять не разуму, а чувству, в раздражении и выпалил Груздев неожиданное «не подтверждаю».
— Что вы не подтверждаете, Груздев? — спросил Глушков.
— Все, все не подтверждаю, все неправда с начала и до конца!
Его всего трясло. Видно было, что он вне себя.
— Подождите, Груздев,— сказал Глушков,— я могу показать вам подписанные вами протоколы допросов, где вы признаете, что участвовали в ограблении. Может быть, вы считаете неправдой, что вы убили Никитушкину?
— Да, и это неправда! Все, все неправда, что он говорит!
— Ваши показания,— неторопливо сказал Глушков,— отличаются от показаний Клятова в частностях. Что именно в показаниях Клятова вы опровергаете?
— Все, все! — заговорил Петя.— Ничего не было! Все отрицаю. Все он врет с начала и до конца!
Клятов усмехнулся. Ох и взбесила же эта усмешка Петю! Усмешечка эта выражала довольно отчетливо и коротко длинную мысль. Вот как звучала она, если выразить ее словами: «Вы сами видите, гражданин
Следует сказать, что и на самом деле неожиданный Петин взрыв выглядел очень неубедительно. Бывают случаи в следовательской практике, когда преступник признается на следствии и все отрицает в суде. В этом есть хоть наивный, но все-таки свой расчет. Я, мол, признался под давлением, а сейчас на открытом разбирательстве дела утверждаю, что все мои признания неправда. В таком отрицании есть какая-то логика. В Петькином же взрыве не было логики никакой. На десяти допросах признавал, а на очной ставке отказался.
Глушков чертыхнулся про себя, однако взял новый лист бумаги и приготовился писать.
— Вы отрицаете,— спросил он,— что вместе с Клятовым задумали ограбление Никитушкиных?
Петька растерялся и молча смотрел на Глушкова.
— Да или нет? — спросил Глушков.— Задумывали ограбление вместе с Клятовым или нет?
— Задумывал,— растерянно сказал Петр. У него голова шла кругом.
— Уславливались вы с Клятовым вечером седьмого сентября встретиться? Да или нет?
— Уславливались,— сказал Петька.
Он уже великолепно понимал, что играет безнадежную игру. Он почти не думал, что говорит, и почти не слышал своих слов. Одно дело — объяснить братикам или Афанасию Семеновичу, как это все получилось, и совсем другое — объяснить это под строгим и пристальным взглядом следователя, глядя на ироническую усмешечку Клятова. Петя чувствовал себя совершенно бессильным. Говорить про свою проклятую жизнь, про Тоню и про Володьку, про письма, которые он писал братикам, про нагромождение лжи, накопившейся за девять лет, про телеграмму Юриной жены, про переворот, который в нем совершился…
— Да или нет, да или нет…— повторил Петька слова Глушкова, и повторил их еще и еще раз, и долго бы повторял, потому что чувствовал, что в этом вопросе все дело. «Нет» он ответить не может, «да» он ответить не хочет. Рассказывать историю своей жизни — это же просто курам на смех здесь, под протокол…
— Успокойтесь, Груздев,— резко сказал Глушков.— Скажите нам, встретились вы с Клятовым седьмого сентября вечером или не встретились?
— Пишите что хотите,— сказал Петька.
— Мы хотим писать правду,— сказал Глушков,— и расскажите нам ее.
— Правду? — спросил Петька.— Пожалуйста, могу правду. Нигде мы не уславливались встречаться, а условились, что Клятов за мной зайдет. Но я в этот день получил телеграмму, что едут мои друзья. Мне стало стыдно, и вообще я понял, что потом уж возврата не будет. Я Клятову был должен деньги, и братиков, то есть друзей моих, мне было стыдно видеть. Потому что я им девять лет про себя врал. А врал я из самолюбия. Мне было обидно, что они все институты кончили, а я нет. Вот я и убежал и письмо им оставил. И нигде у Никитушкиных я не был, и никого не грабил, и не знаю, где они жили, эти Никитушкины. А Клятов грабил с кем-то другим. С кем, я не знаю. Вот если хотите правду, то и пишите. А о встрече в Колодезях и речи не было.