Петр Иванович
Шрифт:
– Так-так, значит, вы и есть последняя добыча семейства Потиферов! Простите, мадам Проскурина, это я просто вслух подумал.
Маленькая дама смотрит на Штеттлера гневно:
– Не слушайте его, он все время безумствует!
Но бернский парень не обращает внимания на этот окрик, он продолжает:
– Гувернер здесь в России считается профессией, а по швейцарским меркам это просто гувернантка мужескаго полу. Как сопливый младенец, едва заслышав шум воды, воет от ужаса перед купанием, так и наша мадам бишон фризе [7] ,
7
Бишон фризе (франц. Bichon `a poil fris'e) – декоративная порода собак семейства болонок (прим. переводчика).
Глава 5
На обед – бульон с вермишелью, говяжье жаркое с картофельным пюре, горошком и морковью. Ребман так налегал, что даже вспотел, три раза наполнял тарелку с горкой, пока фройляйн Гайсберьер не сказала:
– Что ж, самое время испытать молодого человека на крепость. Как у вас обстоят дела с русским, ваш словарный запас в порядке?
Ребман не пытается отвертеться: говорит, что старался, но не нашел никакого подхода к этому мудреному языку.
Девица Титания не отстает, она кажется весьма энергичной:
– Идите же сюда, садитесь рядом со мной, мы сейчас посмотрим. Итак, что же вы знаете: можете сосчитать до двадцати, сказать «здравствуйте» и «до свидания»?
Ребман может сосчитать до десяти, но вслух не решается произнести ни единого слова:
– Вы же сами меня засмеете. Если я, к примеру… ах, нет, лучше не буду.
– Ну же, вперед, смелее! Хорошее начало полдела откачало.
– Нет, сначала вы мне скажите, как по-русски «acht»?
– Вы имеете в виду число? Восемь.
– Правда? А я думал, это шутка.
– Ничего подобного. Итак, еще одна попытка.
Господин учитель считает до десяти, дальше он не знает и начинает юлить.
– Я внимаю и стараюсь, как первоклассник, но, думаете, я понял хоть одно словечко? Все льется потоком, как из трубы, а начинать надо по капельке – это как микстуру принимать; вы же тоже принимаете свой порошочек малыми дозами? Я думаю, что никогда не выучусь по-русски. Кое-что я, однако, записал из того, что услышал в поезде…
Он достал записную книжку и подал «учительнице»: дескать, можете ознакомиться, это, должно быть, русский.
Она читает и начинает хохотать, да так, что весь дом дрожит:
– Послушайте-ка, дамы, что наш юный дьюг пьинял за юусский!
Она читает вслух:
– Гейсте райн ин э лавка! Це коифм! Знаете, что это? Это еврейский жаргон, сдобренный русскими словами. Вам надо почитать Лермонтова и Пушкина, вот где настоящее! Такой музыки, как у них, не найдете ни в одном другом языке.
Тут отозвался бернец Штеттлер:
– Оставьте
Ребман с готовностью вскочил. Болтовня этих «француженок» ему ни к чему, он хочет услышать живую Россию.
– Но вы там не очень-то разглагольствуйте, – обратилась мадам Проскурина к Штеттлеру, – чтоб он у нас окончательно не растерялся.
Она заводит Ребмана в соседнюю комнату, которая служит ей одновременно и бюро, и спальней, закрывает за ним дверь и говорит:
– Не очень прислушивайтесь к его пустословию.
– А кто он такой?
– Опустившийся студент, вот он кто. По способностям – профессор, но ленив, как боров. Я приняла его за чистую монету, а оказалось – фальшивка. Он мог бы сделать великолепную карьеру, если бы хоть чем-нибудь занялся, кроме политического фразерства. Не давайте ему разговориться, а то он вас еще смутит. Уж и полиция им интересовалась, потому что он не умеет держать язык за зубами. Если бы сам консул за него не заступился, быть ему уже в Сибири. Этот только и знает, что ругать русских, пустобрех эдакий. Будьте с ним настороже.
А Штеттлеру велела:
– Сходите с ним в Лавру. И к ужину возвращайтесь. Он еще не раз приедет в Киев, успеет все осмотреть.
На дворе уже приятно потеплело, настоящий весенний день.
Вдоль улицы выстроились извозчики. Один сразу подкатывает:
– Не желаете?
Штеттлер отмахивается, но извозчик едет рядом. И только окончательно убедившись, что из этого ничего не выйдет, отстает.
– Что вы имели в виду, когда спросили, не я ли новая жертва «семьи Потиферов»? – спрашивает своего спутника Ребман. – Это имеет какое-то отношение к мадам Орловой? Вы знаете эту семью?
Штеттлер смеется в ответ:
– Кто же ее не знает? В наших кругах она так же известна, как внизу, на Подоле – клопы и вши.
– Так что же с ними?
– С ними? Вот именно, что ничего. Богатые люди, ничего не делают, даже денег не тратят. Палец о палец не ударят, только и знают, что жаловаться. Скука смертная! Если бы весь мир так же ныл, как эти…
– Ноют и жалуются? На что же?
– На плохие времена, на то, что евреи, мол, скоро снимут с них скальп. Я имел честь и удовольствие быть вашим предшественником. Мистер Мозер, должно быть, рассказывал вам, ведь мадам Проскурина ему обо всем пишет – конечно же, глядя на вещи сквозь свои очки. Но мне до них всех и дела нет!
– Что, плохое место?
– Да нет же, если со всем соглашаться и спокойно смотреть, как бедные крестьяне гнут спины на семью Орловых, а от тех так и разит деньгами и алчностью. Как они издеваются над бедными евреями и обделывают прочие свои неприглядные делишки. Тут нельзя все время молчать, а то станешь совсем продажным. Я долго терпел, но, наконец, все мне осточертело, я высказал свое мнение, на хорошем бернском! Тем все и закончилось.
– А как они могут притеснять крестьян? Крепостное право ведь отменено?