Пётр Машеров
Шрифт:
– Правда не знаю, где он, - спокойно ответила женщина и смело посмотрела следователю в глаза.
– Одно скажу вам: дорого заплатите за все наши мучения. Народ не простит ваших зверств. А теперь можете делать, что хотите… Больше ничего от меня не добьетесь!
Лицо следователя налилось кровью и он кивнул часовым, стоявшим наготове… Через некоторое время женщину втолкнули в камеру.
– Ой, Дарья Петровна, голубушка! Как вас избили!
– горестно всплеснув руками, запричитала Прасковья Дерюжина.
– За что же мучения такие?..
– Ты знаешь, за что. За то, что мы люди…
– гордо ответила Машерова.
Зверски избитая, измученная, но не сломленная духом, лежала она на нарах.
Забрезжил рассвет осеннего дня. Было девятое сентября 1942 года. В четыре утра с грохотом распахнулась входная дверь. На пороге камеры стояли солдаты с металлическими бляхами на груди, подвешенными на цепочках, - полевая жандармерия.
– Машерова!
– резко выкрикнул немец, вошедший в камеру.
Ее уводили первой.
– Ну, все!
– она поднялась с нар, стала искать тапочки.
– Шнеллер, шнеллер!
– торопил конвоир.
Дарья Петровна распрямилась, обвела взглядом камеру.
– Прощайте!
– сказала она женщинам.
– Если кто останется жив, расскажите, как нас мучили. Мы никого не выдали, ничего не сказали! Передайте, что умерли людьми!
Затем вызвали Дерюжину, Масальскую, Глашу Езутову. Из соседней камеры вывели ее отца, мать и старшую сестру, жену Петровского Фрузу, сестру Левы Волковича… Их повели на берег озера. Здесь, в сотне метров от тюрьмы, несколько заключенных рыли могилу. На ее дне блестела коричневая торфяная вода. Всем связали руки ржавой проволокой… Приговоренные к смерти держались мужественно, не молили о пощаде. Перед расстрелом запели “Варшавянку”. У женщин по щекам катились слезы. Загремели выстрелы.
Шалаеву отправили в Полоцкую тюрьму. Пройдя испытания, она чудом вырвалась из фашистских застенков. В октябре Нина уже была в щорсовском отряде. Она и поведала Петру Машерову о последних днях и часах его матери…
Однажды в Россонах ночью началась сильная стрельба. Утром, когда жители проснулись, немцев в деревне не оказалось… Приехал на лошади дядя Петя (так называли Машерова дети семьи Дерюжиных), зашел в дом. Через некоторое время они услышали его голос: «Нужно сказать правду сейчас. Неизвестно, как сложится дальше их судьба». Девочка Люся вытирала пальцами на фикусе пыль, чтобы как-то отвлечь внимание от нахлынувших слез. Петр, опечаленный, заглянул в комнату:
— Вашу мать убили… Ее узнали среди мертвых по одежде, — с болью в сердце сказал он горькие, страшные слова и отвернулся, чтобы она не увидела выступивших на глазах скупых мужских слез.
Рассказывая об этой трагедии, уже став взрослой, учительница СШ № 87 г. Минска Лилия Дерюжина-Мельникова, вытерев слезы, неожиданно спросила: «А хотите, я вам свое стихотворение прочитаю?»
Очень часто ночами бессонными
Говорю я с родными Россонами.
Мирная вокруг тишина,
А меня все тревожит война.
И опять встают перед глазами
Дорогие люди - партизаны.
Очень часто я вас вспоминаю,
Маруся - партизанская связная.
Словно с ней на расстрел иду,
Осенью, в 42-м году,
Боже,
И дочка моя сиротой остается.
Выстрел! И нет на свете
Матери дяди Пети.
Выстрел. И трое новых сирот…
Сейчас Езутова Глаша умрет.
Выстрел пятый, седьмой, девятый…
Что ж ты делаешь, изверг проклятый?!
Россоны, Клястицы, Ровное Поле -
В душе отзовутся любовью и болью.
И растут, как сироты, березки три,
Как Россонские три сестры.
От четвертой — огненный. след,
У сестричек матери нет.
...Осиротевших трех маленьких девочек Машеров забрал в партизанский отряд. Они жили при медсанчасти в землянке, а через стенку — дядя Петя с тетей Полей. Детям шили платья, игрушки, рисовали, спорили о том, что лучше сделать для сирот. Полина была начальником санслужбы, но работала и на кухне, помогала стирать белье, выполняла другие работы. Часто сюда наведывался Машеров. Дети баловались, иногда по телефону звонили в его землянку: «Нам нужен командир отряда имени Щорса». — «А что вы хотите?» — спрашивали. — «Корову». — «Будет. А какой масти?»
Конечно, такие развлечения случались редко. Как и все дети, они не слушались взрослых, капризничали, иногда далеко в лес за ягодами уходили. Но «их» дядя Петя очень жалел сирот, никогда не повышал голоса, не наказывал.
Однажды хоронили восьмерых убитых партизан. Машеров словно окаменел. Ночью его видели одного у могилы, он плакал.
Позже девочек хотели отправить на Большую землю, но в самолете не хватило места, и они остались в отряде. Когда в очередной раз сирот отвезли в Россоны, туда внезапно налетели каратели. Их отправили в концлагерь Идрица, севернее Беларуси. А вскоре товарный поезд увез их в Латвию.
Местным жителям немцы разрешили брать детей к себе. Так три сестры (семи, пяти и трех лет) попали в разные семьи. Их окрестили и назвали Лилей, Раей, Таней.
После войны Машеров искал девочек по всей стране. Позднее, когда встретились, он показал десятки ответов на его запросы: «Таких нет». Они тоже считали, что Петя погиб. Родных не было, поэтому в Латвии дети попали в детский дом.
Лиля однажды навестила больного одноклассника Алешу Родионова. Разговорились с его отцом. Он назвал место, где партизанил — Клястицы. «Так это же наши места!» И она рассказала ему, что недалеко от них была в отряде. Он поинтересовался:
— А как звать командира?
— Петр Машеров! — гордо ответила ему.
— Ты ему пишешь? — спросил мужчина.
— Да не знаю, жив ли он? Видно, погиб…
— К твоему сведению, он — первый секретарь ЦК комсомола Белоруссии. Недавно в «Комсомольской правде» читал его выступление. Обязательно напиши ему.
Письмо получилось длинное, искреннее, теплое. От волнения девушка перепутала адрес: «ЦК ВЛКСМ Белоруссии. Дяде Пете Машерову». Он сразу же прислал телеграмму, в ней было 56 слов, некоторые телеграфистка перепутала. Запомнились слова: «Все вы были и остаетесь близкими, родными, как дочери. Заканчивайте семь классов. Потом заберем. Ничего плохого не думайте».