Пётр Рябинкин
Шрифт:
– А мать у тебя есть, сестра есть?
– сурово спросил Парусов и злорадно сказал: - Что, вспухли от совести уши? Сам же о свои глупые слова и ушибся.
– Забрав у Тутышкина банку с консервами, Парусов, зачерпнув ложкой и отведав, заявил: - Щука - худшая рыба: хищник. Ее, как волков, надо истреблять. А хорошую рыбу, наоборот, следует культурно разводить, все равно как скот или домашнюю птицу.
– Вы что, рыбак?
– Нет, не баловался. Жена теперь с предприятием эвакуирована в Сибирь. Рыбачью бригаду из баб сколотила, ловят для орса, для
Тутышкин сказал виновато:
– Это верно! Мы сейчас вроде как их иждивенцы, на всем готовом: и обмундирование, и питание.
– Дошло, - торжествуя, объявил Парусов, и лицо его с двумя глубокими продольными морщинами на впавших щеках словно бы осветилось. Предложил: Давайте за них всех стоя выпьем!
Выпили и долго не решались ни сесть, ни закусывать.
Потом Рябинкин сказал так, как бы для него это сейчас не самое главное, хотя именно это он и хотел обсудить с бойцами:
– Вот как, на ваш взгляд, где от огня надежнее отсиживаться - в сплошной траншее или в индивидуальной щели?
Парусов сказал:
– В щели надежнее. На прямое попадание возможность соответственно пространству меньше.
Тутышкин заявил:
– Если отсиживаться, то да, щель лучше. А воевать хуже. Когда человек один, он на психику слабее.
– Нам, бронебойщикам, индивидуальный окоп положен, - сказал Парусов. И ничего, на психику не слабеем.
– Бронебойщики - бойцы отборные, - сказал Тутышкин, - а мы рассуждаем про все подразделение.
– Ну хоть ты и в траншее, - сказал Парусов, - сколько рядом с собой бойцов чуешь, как говорится, локтем, ну, четырех, пятерых, не больше.
– Все равно, получается, в компании легче. А то как сурок в норе. Заскучаешь.
– Я не скучаю, я танк караулю, - сердито сказал Парусов.
– А все-таки бережешься лишний раз башку наружу высунуть. А у них скорость.
– А вы там, в траншее, не бережетесь?
– Над нами командир, он обеспечивает нормальное поведение.
– На всех глаза у него не хватит. За противником и за вами наблюдать.
– А если кто в бою скисает, мы его по-солдатски на вертикаль поставим.
– Солдат солдату не начальник. Получится одно препирательство.
– Солдат солдату рознь, - сказал Тутышкин.
– Ты вот, Парусов, личность. На тебе, как на стволе противотанковой пушки, можно заслуженно три звезды намалевать.
– Четыре, - поправил Парусов, - за мной четыре танка числится.
– Тем лучше, - сказал Тутышкин.
– Значит, ты человек влиятельный, значит, за тобой бойцы пойдут.
– Куда пойдут?
– А куда прикажешь.
– Да что я им, командующий?
– В пределе своего солдатского оперативного пространства, может, и командующий.
– А кто меня над ними поставит?
– Когда населенные пункты брали, из нас штурмовые группы сколачивали, и мы себя с наилучшей стороны показали. Связи с командиром по обстановке нет. А мы жнем самостоятельно. Назначен боец над
– Это действительно было.
– А почему на дальнейшее такие штурмовые группы не сохранять? С одной стороны, что тогда получается? Четыре-пять бойцов и локоть товарища чувствуют, и всегда над ними свой старший. С другой стороны, не будут в траншее все жаться друг к дружке - каждая группа держит свою дистанцию, если накроет огнем на прямое попадание, меньше потери. И в цепи при наступлении также получится вроде как звеньями идти. У каждого звена свой старший. В футбольной команде, например, все равные. Но кто - нападение, кто - полузащита или защита - в ходе матча комбинации создают.
– Мы тут серьезно, а ты про футбол, даже слушать неловко, - упрекнул Парусов.
– Ну давай на наших фактах, - не сдавался Тутышкин.
– "Языка" мы как берем? Группа захвата и группа обеспечения. Так?
– Ну так.
– В захват кто идет? Самые что ни на есть отчаянные, скоростные. У них при себе что? Автомат, наган, граната. Ну и нож. Обеспеченцы - народ солидный, снайперы, ручные пулеметчики, минометчики. И срабатываются люди. Так что, как глухонемые, друг друга понимают по одной мимике.
– Это действительно, - согласился Парусов.
– Ну вот и надо, чтобы в каждом стрелковом подразделении бойцы между собой срабатывались.
– Бой на бой не походит.
– Так и солдаты - люди. У каждого свое. Поставь над пополнением авторитетного бойца, старому фронтовику приятно - почет, и молодому польза.
– Словно оправдываясь, обращаясь к Рябинкину, Тутышкин объяснил; - Я шлифовщик разрядный. А кто меня человеком отшлифовал? Бурыгин.
– Произнес мечтательно: - Он, бывало, приложит обработанные плоскости, так они у него, как намагниченные, прилипают. Одним словом, виртуоз.
– Вздохнул: - Но мне до него как до неба.
– Это отчего же?
– Нервная система не та была, запаса терпения не хватало.
Рябинкин напомнил Тутышкину, как тот с разумной расчетливостью действовал гранатой против фашистского пулеметчика.
Тутышкин, благодарно улыбаясь, сказал:
– Все может быть, только я сам про себя так объяснить не могу. В запарке чувств находился.
– Пояснил!
– Я свою слабость еще с производства и по футболу помню. Поэтому заранее на все возможные случаи себе внушаю, как поступить, и потом уже без соображения, но получается.
– Автоматически, - солидно подсказал Парусов.
– Как во сне, - поправил Тутышкин.
Были разговоры с другими бойцами, из которых Рябинкин убедился, что многие из них накопили немало осмысленного солдатского опыта, подобно тому, как накапливали на заводе тончайшее свое умение лучшие мастера.
Петр Рябинкин поделился такими мыслями с Трушиным; тот обрадовался и сказал:
– А в чем дело? Давай будем проводить солдатские совещания по обмену боевым опытом. Наметим передовиков, и пусть докладывают.