Петр Смородин
Шрифт:
— Что делать? — спросили у Смородина.
— Как что делать? Изъять его из обращения!..
Губком сумел образцово мобилизовать молодые силы революции. И активисты в районах ощущали себя в обстановке передовой линии фронта, работали по-военному, не считаясь со временем. К тому же Смородин создал в помощь Коммунистическому батальону боевой комсомольский отряд, в который входили только те, кто уже закалился на гражданской войне. Всего потребовалось четыре часа, чтобы отряд оказался на казарменном положении и по указанию губкома партии приступил к охране Смольного.
Но центральная ревтройка стала получать тревожные сигналы об утечке информации. Стоило передать приказ по телефону, как о нем тотчас же узнавали
Снова пригодился личный опыт Смородина — подпольщика и комиссара. Он дал приказ пользоваться при передаче донесений шифром. Недолго ломали голову, взяли за основу фразу «читают «Юный пролетарий». Ссылка на номер журнала определяла обстановку: «Все спокойно» («Читают «Юный пролетарий» № 1), «Улучшается» (№ 2), «Ухудшается» (№ 3), «Скверно» (№ 4), «Плохо» (№ 5), «Очень плохо» (№ 6), «Бастуют» (№ 7). Шифр был установлен и для разговоров, и для письменных сводок. Для него взяли название четырех газет, одного журнала, семи дней недели и одиннадцати месяцев (кроме декабря). И было категорически подчеркнуто, что шифры известны только Смородину, Файвиловичу, Тужилкину и председателям революционных троек в районах. Утечка информации прекратилась.
На заводах наметился перелом.
Но во всем этом деле явно не хватало еще одного толчка — зубастой листовки, чтоб сбить с вредной позиции сторонников заварухи и сплотить всю молодежь вокруг партии и комсомола. Ведь были листовки против царя и капиталистов, почему не прибегнуть к этому средству против контрреволюционной сволочи?
Петр решил так и взялся за листовку. Но он никогда не был один: все люди и люди. Да и недолюбливал он писанину, — проще было командовать полком или идти в штыковой бой. Он вспомнил про Дорохова — организатора молодежи в Спасском районе. И поручил ему набросать текст листовки.
Дорохов описал эту сцену в книге «Годы, которых не забыть»: «С постановлением тройки спускаюсь в редакцию. Там сидит на диване, беседуя с Мазниным, Саша Безыменский. Он прикатил вчера из Москвы с отрядом московских комсомольцев, выделенных в помощь Питеру, и первым делом заявился, конечно, в «Юный пролетарий».
— Ну что будем делать?
— Да вот надо выпускать воззвание. Бери карандаш. Стараемся втроем, но выходит бледновато. Обычные
митинговые фразы как-то не звучат, да они и использованы уже в экстренном выпуске «Смены». Надо придумать что-нибудь необычное, яркое, чтобы сразу врезалось в сознание того, кто еще колеблется.
Безыменский задумчиво покусывает мундштук.
— А что, если стихи?
— Какие еще стихи?
— Да видишь ли, я тут в поезде набросал стишата. Призыв к молодежи. Что, если вклеить их в воззвание?
— Что-то мне не помнится, чтобы серьезные документы выпускали в рифмованных строчках. А впрочем… Давай-ка твое произведение.
Подымаюсь к Смородину. После долгих споров принимается решение выпустить листовку — наполовину текст, наполовину стихи.
Втроем мы снова садимся за работу. Смородин подписывает необычное произведение к печати. Но в эти тревожные дни, чтобы выпустить его в свет, нужна еще виза губкома партии. Приводится мчаться в Смольный. Там идет заседание. Объясняю секретарю в приемной, что дело не терпит отлагательства. Он скрывается в кабинете, оттуда доносятся голоса, и затем появляется с Улыбкой:
— Ну идите с вашей молодежью.
Вхожу. В табачном дыму, затянувшем комнату, от волнения плохо различаю лица. Слышу голос Зорина:
— А, красная молодежь! Ну что ж, читайте ваше воззвание.
А у меня стихи. Но отступать уже поздно. Мысленно проклиная Безыменского с его нелепой затеей, объясняю положение.
— Что же с вами делать! Стихи так стихи. Валяйте декламируйте. Послушаем.
В жизни я не предполагал, что мне когда-нибудь придется выступать с декламацией стихов перед такой аудиторией.
Серьезные лица слушателей помогают совладать с волнением. Слова начинают звучать увереннее и тверже:
Да! Юность впереди! Но в битве за Советы, За подлинную власть мозолистой руки, А не за тех врагов, чьи слуги и клевреты Мечтают умертвить заводы и станки.На лицах слушающих вижу одобрение и уже совсем смело продолжаю:
Неужли смутный день из сердца сразу вытер Тот пыл, с которым мы три года гордо шли? Иль рабства мы хотим? Иль Питер уж не Питер? Иль нас меньшевики не к гибели вели?Остается последнее четверостишие. В нем-то я уверен. Оно дойдет:
Дадим врагу отпор, товарищи и братья! Без яростной борьбы к победе не придешь. Изменникам — позор! Предателям — проклятье! Рабочие — к станкам! На помощь, молодежь!— Отлично! Возражений и замечаний нет? Ну скорей выпускайте ваше воззвание…»
К вечеру листовка была расклеена на всех городских тумбах, раскидана по улицам, в цехах. Первые политические комсомольские стихи метко ударили в цель. Еще одна большая группа молодежи одумалась и прекратила «волынку».
А остальные начали работать, когда делегаты X съезда РКП (б) и отряды Красной Армии, сделав нечеловеческий бросок по весеннему льду Финского залива, штурмом взяли мятежную крепость. Сам Смородин каждый день рвался к бойцам, в передовые цепи, но его не пустили: он был нужен в штабе обороны Петрограда…
ПРОЩАНИЕ С ГОРОДОМ ЮНОСТИ
Больше двух месяцев лихорадила партию дискуссия о профсоюзах. Следом за ней — «волынка» и мятеж. Петр держался стойко. И с удовлетворением принял решения X съезда РКП (б), который осудил антипартийные действия оппозиции, подвел черту под эпохой военного коммунизма и объявил переход к новой экономической политике.
Теперь открывались иные формы сотрудничества рабочих и крестьян, укреплялся их союз. Крестьянину давали отдушину: он мог свободно продавать излишки продуктов своего труда, государство заменило продразверстку посильным продовольственным налогом и поощряло развитие в деревне кооперации. Получила отдушину и мелкая буржуазия городов: в известной границе ей давали право заниматься частнопредпринимательским оборотом: открывать магазины, арендовать фабрики, заводить ремесленные мастерские.